Цивилизация
— Ваш проект «Innocents» вызывает какую-то тревогу. Насколько эта история распространена? Часто ли в США арестовывают, а потом и оправдывают невинных?
— Когда я делала этот проект, их было очень немного — тех, кого оправдали при помощи анализов ДНК. Сейчас их уже сотни. Вы еще поймите, что тут, на выставке, примерно десять фотографий — в книге их гораздо больше.
— Что вас заставило сделать эту работу? Как вы к ней пришли?
— Это размышление о достоверности фотографии. Понимаете, этих людей осудили при помощи фотографии — они жертвы неправильной интерпретации, ложной документальности. Фотографию показали жертве, жертва неправильно опознала преступника, и вдруг жизнь этих людей обрушилась. Я хотела отвести их на место предполагаемого преступления, которого они никогда не совершали, создать эту вымышленную, по сути, ситуацию, показать странные отношения между правдой и вымыслом в их жизни.
— А они сразу были готовы участвовать? Что вообще они думали об этом проекте?
— Они были рады. Когда такой человек выходит из тюрьмы, сначала он становится центром внимания, а потом оно пропадает. И его жизнь становится очень трудной. Например, почти невозможно получить работу, потому что в любой анкете есть вопрос «были ли вы в тюрьме». Они, конечно, могут носить с собой статьи, в которых написано, что их несправедливо осудили, но кто будет их читать? Даже водительское удостоверение трудно получить: им никто не помогает. Так что они были очень рады этой идее, рады тому, что много людей будут участвовать в этом проекте, что к ним снова будет привлечено внимание, которое, возможно, облегчит их жизнь.
Но были серьезные трудности. Самым трудным было убедить их прийти на вот это вот предполагаемое место преступления (что, собственно, было мне нужно: я именно этого пыталась добиться). Мои герои, несмотря на то что они были уже свободны, а дело их закрыто, не хотели иметь ничего общего с самим преступлением. Ничего, что намекало бы на их вину. Они никогда там не были и не хотели быть. Поэтому мы достигали каких-то компромиссов, рассказывали их истории какими-то другими способами.
— А почему один из ваших героев прятался под матрасом, когда его арестовали?
— Понимаете, я сделала эту фотографию, потому что задавалась тем же вопросом. Это символ потрясающего отчаяния. Ему действительно негде спрятаться — и он прячется там, где для этого принципиально нет места.
— А зачем ему было прятаться? Он же был невиновен?
— Он черный, он в Индиане — он знал, что полицейские за ним придут... Тут неважно, виновен он или нет: такое сплошь и рядом происходит. Поэтому он прячется там, где спрятаться нельзя физически. Это самая «художественная» из всех фотографий, самая постановочная.
— У вас есть еще один удивительный проект – «Американский индекс скрытого и незнакомого», «American Index of Hidden and Unfamiliar»(коллекция фотографий странных мест и тайных достопримечательностей, 70 огромных отпечатков, показывающих то, чего обычно американцы не видят, от фермы, где при помощи имбридинга выращивают белых тигров до геомагнитной модели Земли и кабинета по восстановлению девственной плевы — ПК). Это такая потрясающая диагностическая история, поиск скрытых вещей и тайных мифов современной американской цивилизации. Что вы нашли?
— Это было похоже на внезапное знакомство с собственными родителями. Главное, что выясняется в этих поисках, насколько все уязвимо — все системы, на которые мы полагаемся (управление, безопасность и т. д.). Трещины, плесень, гниль, дезориентация. На самом деле я не смогла обнаружить четких формул, ясных ответов. У меня никогда не бывает, что X+Y=Z. Икс плюс игрек всегда равны бесконечности. Я не знаю. Надо продолжать искать, задавать вопросы. Поэтому я всегда показываю какие-то противоречия, разные стороны, но никогда ничью сторону не принимаю.
Чем больше я это делаю, тем больше я понимаю, что ответов нет и не будет и что это и неважно: вопросы важнее. Когда я начинала, я верила в прогресс. А сейчас... Мы все время сталкиваемся с повторениями прошлых событий в новых формах и масках. Нет никакой эволюции — есть паттерн. Я даже не понимаю толком, что это за паттерн. Возможно, когда инопланетяне нас завоюют, они разберутся.
— Давайте поговорим про контрабанду. Ваш проект «Contraband» — практически картинки из гламурных журналов: так обычно фотографируют драгоценности и духи. А вы таким же образом сфотографировали чучела морских свинок и фляжки из коровьих копыт. Это специально так было сделано?
— Ну да. С одной стороны, это желанный объект, и я ровно так пыталась его показать. Но с другой стороны, все эти контрабандные объекты были изъяты из экономической системы страны. Но фотографии-то смогли в нее проникнуть. Мало того, они проникли в экономическую систему современного искусства и сами стали товаром. Поэтому я постаралась преувеличить коммодификацию этих предметов, их потребительскую желанность. Почему они вызывают такое беспокойство?
Понимаете, можно подумать, что на таможне изымают прежде всего оружие и наркотики. Это то, что я ожидала увидеть. А на самом деле речь идет о контроле над черным рынком.
— А как вам организационно удалось это сделать? Вы просто пришли на таможню и...
— Когда я делала другой проект, «Американский индекс скрытого и незнакомого», я сняла одну фотографию в JFK. Помните, изъятые фрукты и овощи, которые я попыталась снять как такой старинный натюрморт. И тогда я увидела эти изъятые товары и подумала, что они более портретны, чем люди. Мне хотелось, чтобы это было очень четко по времени. Я работала целую рабочую неделю, с понедельника по пятницу, 24 часа в сутки. Было довольно трудно получить разрешение. Они там привыкли пускать прессу, я не знаю, на час — этого обычно хватает на историю. Пустить кого-то на целую рабочую неделю — это внове для таможенников. Но у меня там был приятель внутри.
— Вот у меня есть еще один глупый и, по крайней мере частично, непристойный вопрос. Вы продаете фотографии? Вы ведь художник... меня интересует, как работает эта экономика для вас, как вы оплачиваете счета? Просто я пытаюсь еще представить себе, кто повесит ваши отпечатки на стене в гостиной...
— Большие организации, большие коллекции. Я очень благодарна им за поддержку, и надо сказать, я не смогла бы заниматься такими проектами, если бы не они. Вот моя последняя работа, еще не выставленная, продолжалась четыре года — я ездила по всему миру. Это дорого, я бы не смогла себе это позволить. В «Тэйт» откроется, в конце мая.
Мне же лучше. Работы висят в музеях — они доступны публике, чего не было бы, если бы частные лица покупали бы их по одной. Хотя надо сказать, иногда и это случается.
— А как это началось все для вас? Когда вы поняли, что вы современный художник?
— Да я до сих пор не поняла. Я всегда это делала, с детства.
— Журнальными фотографиями вы сейчас занимаетесь?
— Давно уже не делала. Я раньше снимала глав государств в большом количестве. Президента Сирии Саада, Абу-Мазена, Фиделя Кастро, Генри Киссенджера.
— Есть разница в подходе, когда вы снимаете для журнала или для галереи?
— Во-первых, для журнала это всегда одна фотография, а так я обычно работаю сериями, так что тут есть разница в мышлении. Но все равно я к этому очень серьезно отношусь, потому что думаю со временем использовать фотографии лидеров в каком-нибудь арт-проекте.
— Чем вы снимаете?
— У меня только одна камера, Sinar 4Х5 см. Такой, знаете, в который нужно залезать и накрываться черной простыней.
