Цивилизация
Флагман покинул эскадру. В наследство остались его градостроительная линия и генплан ее развития до 2025 года: освоение целины под «спальники», достройка автомобильных колец, компенсационное озеленение... Новый мэр уже заявил, что генплан не догма, но и это не новость: на самом деле, ни один генплан в Москве не был выполнен до конца. Вопрос не в нем, а в градостроительной культуре, которую, возможно, придется менять под нового игрока — климат.
Ночь. Июль. Плюс 30 по Цельсию. Пьяные от коньяка и жары парень и девушка задумчиво смотрят в волны Москвы-реки. «Как думаете, здесь можно подняться, если спрыгнуть искупаться? — Не знаю. Но лучше не пробуйте. Темно. Волна от теплохода тюкнет головой о сваю, занесет под причал. Будете там истекать кровью, болтаясь. Вас там среди мусора и бревен не найти. Пока МЧС приедет, пока распилят причал...» Все это кажется сладким сном, когда просыпаешься под прогноз самой холодной зимы за тысячелетие. Природа не дает скучать: самое холодное лето с 1953 года, самое жаркое лето в истории, самый наваристый смог с момента освоения торфяников и вот теперь стынущий Гольфстрим.
А что же город, главный защитник от капризов погоды, как градостроительная традиция последние десятилетий отвечает на вызов природы?
Холод и холод, жара и жара — ничего нового, Толстой велел страдать. И кажется, что иначе не может быть. Но где заканчивается градостроение и начинается предопределенность?
Этим летом температура не падала даже ночью, оставленный вне тени автомобиль просто не успевал остыть. Почему крытые пространства, навесы, карнизы не стали реальностью автостоянок и метровокзалов, проходов от домов до детских площадок и остановок? Эти проекты давно есть, есть и огромный «выдох» тепла зимой для подогрева таких пространств — на линиях теплотрасс даже снега не бывает. Жара. Дожди. Мороз. Потом снова дожди. Какой контраст климата — и как мало в городе трансформируемых пространств. Словно температура не скачет от минус 30 к плюс 30.
Любопытно, что русская архитектура то и дело приходила к этому: крытые галереи-гульбища на стенах монастырей, остекленные «улицы» (пассаж ГУМа), целый университетский город, вывернутый внутрь стен здания (МГУ). У нас любовно развешивают и складывают флаги, по сезону ставят и убирают городские елки, строят сцены, меняют рекламные конструкции, особо страстно меняют трубы, вскапывая и разрыхляя асфальт, меняют зимнюю резину на летнюю.
Странно, что при этом сама идея съемных тентов, навесов, крытых переходов, стеклянных конструкций, позволяющих защищать от ветра, дождя и мороза, осталась чужда Москве.
А выбор широк. Можно обращаться к сложным открывающимся атриумам (зимние сады во франкфуртском небоскребе Нормана Фостера) или оригинальным стеклянным клапанам для проветривания (серпантинная галерея Алваро Сиза для Лондона), есть несложные решения от стекла (проект «стеклянный город», мелькнувший на «Арх Москве-2001») до древесины (проект сборных павильонов Бориса Бернаскони для Экспо-2010, подобный «ящик» стоит во дворе МУАР).
Другой пример. Крупная станция «железки» в черте города, открывающая дачниками путь из центра к своим шести соткам, а пассажирам из области — путь в сердце столицы. Крытый павильон метро отделен от крытого павильона касс непокрытой промежностью грязных палаток. Кассы ведут на продуваемую всеми ветрами платформу, метрах в ста от них вежливо приглашает вход в вечно пустой зал ожидания. Идеальная картина феодальной раздробленности, за границей землеотвода заканчивается одна страна и начинается другая. Возможен ли тут вообще единый перрон, по одну сторону которого стояла бы электричка, а по другую метропоезд? Уже многие годы Москва существует в каком-то диком правовом водевиле по части распределения полномочий между отдельными департаментами, городом и федерацией, городом и областью.
Может ли градостроение спасать?
«А это ваша белка? — Нет, общественная. — А можете ее поймать? — Зачем?! — Погладить... — Представьте, что вас бы поймал в парке незнакомый мужчина и стал бы гладить, вам бы это понравилось?» Девушки смотрят оторопев, и есть от чего. Две белки скачут вокруг, самая смелая сидит у человека на коленях. Обычно белки избалованы и осторожны, но 7—8 августа в критические часы смога в Измайловском парке можно было наблюдать диковинную картину: белки-беженки собрались в треугольнике леса, куда смог почему-то не дошел и воздух был чист. Пришли сами, дергали за штанину — все запасы погорели, вода отравлена.
В Измайловском прошедшим летом было несколько таких загадочных «кислородных пятен».
Трудно сказать отчего, но одно точно: парк уверенно перемалывал смог в шесть-семь часов. Когда по парку на подветренном юго-востоке можно было гулять, в зеленых насаждениях соседних спальных районов стояла душегубка. Тот же контраст был в Ботаническом саду — между дендрарием и квадратом дикого леса. Воздух разный. Вероятно, дело в подлеске и дикой траве, умножающей площадь листвы.
Огромные парки с диким лесом, вписанные в черту города, были блестящим решением — в генплане 1971 года их планировали продолжить в виде зеленых клиньев в центр (сохранение и создание почти всех лесов в Москве — итог градостроительной культуры от царского Измайлова до академического МГУ). Смог же показал то, что мы имеем каждый день: дикую атмосферу, не уравновешенную природой, озеленение по-московски — саженец плюс рулонные газоны и цветы-однолетки имитирует лес, но лес не создают.
Июль. Скачок смертности на 50%. Где-то духота квартир, где-то прохлада пустующих летом общественных пространств (кинотеатр, пассаж, концертный зал). Между ними час по раскаленной пустыне: дорожка — автобус — метро — дорожка. А в январе грядут пиковые морозы и как раз навалятся праздники. Где их проводить? Городские функции оказались разбросаны по разным углам города, на концах дико вытянутых радиусов, не случайно — за растяжением города стоят несколько старых градостроительных догм. Одна из них — функциональное зонирование, при котором город искусственно делится на отдельно деловые, отдельно спальные районы и отдельно промзоны, а коммуникация сбрасывается на огромные объездные «концы».
Впрочем, это частные ощущения.
Кому-то нравится парижская пятиэтажка, под окнами которой течет городская улица, а кому-то, быть может, нравится городской простор по-московски, но ведь на этот счет никого не опрашивали. Что лучше — подхватывать покупки в магазине шаговой доступности или ездить в гипермаркет по субботам? Пицца из кафе под окном, но и музыка под окном или тишина во дворе и ближайшая пищевая точка в километре от дома? «Чувство локтя» в центре или свобода на окраине?
Интересно, кого-нибудь опрашивали на этот счет?
Нет, спрашивают о кофеварках, о мобильных гаджетах. Тогда где изначальная мотивация выбора градостроительных решений? Под каждый нюанс человеческих предпочтений есть разные варианты города. Но под согласование предлагаются уже готовые решения, переданные в виде схем, нормативов и обоснований. Только неясно, где отправная точка для этой науки. Мировой опыт? Но редкий гость из градостроителей и архитекторов от Хосе Асебилло Марина из Испании до Моше Сэфди из Америки, посещающих с лекциями Москву, не говорит об общем кризисе градостроения в мире, о том, что социум меняется слишком быстро, о растерянности профи.
Благо сверху в виде догмы характерное для модернистов сменяется интересом к человеческим предпочтениям не только потому, что на Западе умеют и любят работать с нюансом. Так легче предусмотреть маневренность планировки в меняющемся мире. Неудачно распланированное пространство невозможно снять с конвейера, как модель, которая «не пошла». Дороги нельзя переложить, а дома разобрать. Появилось слишком много дорог в никуда, оставленных промзон. Все меняется слишком быстро, чем главный архитектор Барселоны Хосе Асебилло Марин и объяснял отказ от функционального зонирования и долгосрочных генпланов.
В манере градостроения в Москве многое не менялось уже полвека.
Может быть, мы обслуживаем мертвые интересы давно мертвых людей? Никто не заставлял проектировать бескрайнее пространство перед комплексом на Поклонной горе, где холодно зимой, изнурительно печет летом и гуляют ураганы в демисезон. В Архангельском такой же плац обставлен двумя переходами, увитыми плющом — летом идеально. Ведь можно думать не только проспектами.
Упомянутая в начале пара хотела искупаться рядом с местом, где в 1920-х были организованные пляжи. Так и смывали жару, купаясь у Кремля. Есть фото Родченко. Мороз укрощали, ходя зимой в валенках и тулупах, так что девушки напоминали колобок на заклание, а летом Арбат казался сверху зеленым парковым ковром — от зноя спасали старые деревья. Деревья вырубили, тулуп не в моде, и вместо утерянных средств от капризов климата нужно искать новые. Но искать. Можно верить в апокалиптические прогнозы. Можно не верить. Можно привыкать к дурному, можно этого не делать. Но ошибки в градостроении вызывают коллапсы без всякого ужесточения климата. Природа отдыхает.
