Цивилизация
Это жесть – поместить весь зрительный зал внутрь танка и заставить зрителей сидеть там полтора часа. Жарко, тесно, страшно, нечем дышать. В фильме «Ливан» все действие – сумбурное, невнятное военное действие – видно только изнутри танка, и зритель смотрит на мир через прицел. Иногда, правда, разглядывает тех, кто в том же танке: двадцатилетних призывников, еще никого не убивших. Бывает, что в танке открывается люк, сверху льется свет, а вместе со светом появляются люди – то командиры, то какие-то проводники-самозванцы. Проводник вообще-то нужен: танк, непонятно как, заблудился и теперь должен выбраться из этих трущоб. А автор хочет выбраться, наконец, из этой войны.
Израильтянин Шмуэль Маоз во всех интервью рассказывает о том, как в июне 1982 года впервые в жизни убил человека — и с этого для него началась Первая ливанская война.
Маоз тогда был наводчиком орудия в танке, и свой дебютный фильм «Ливан» он снял, чтобы излечиться от воспоминаний. Теперь он наводит прицел камеры на войну, и война эта, надо сказать, абсолютно абстрактна. Здесь, как и на любой войне, обязательно появится рыдающая женщина, старик, умирающее животное — все то, что действительно есть на каждой войне, но через перекрестье прицела Маоза кажется всего лишь кинематографическими штампами. И вот уже не зритель чувствует, как трясется в танке вместе с героями, а герои, кажется, сидят в креслах в зрительном зале и смотрят вместе со зрителями цитаты из больших голливудских рядовых Райанов.
Несмотря на то что, как утверждает фильм, «люди – сталь, а танк – простая железяка», в «Ливане» и танк, и люди — одинаково живые существа.
Танк – передвижной киноглаз, постепенно сходящий с ума. Те, кто в нем, его временная душа, обезумели еще раньше, и именно поэтому танк ползет не туда.
Стихия войны порождает безумие и абсурд — это понятное и справедливое заявление. «Ливан» нельзя не сравнить с двумя другими недавними израильскими фильмами о войне. В «Бофуре» Йосефа Седара коридоры обреченной крепости напоминали космический корабль, были населены манекенами в военной форме. И это был фильм не просто о войне, а о битве с невидимым противником, марсианские хроники. В анимационно-документальном «Вальсе с Баширом» Ари Фольмана герой, весь фильм боровшийся со своим мультипликационным прошлым (и незибежно проигрывавший), в конце концов обретал документальную память вместо причудливых ЛСД-снов.
Оба эти фильма, так или иначе, давали почувствовать войну как нечто запредельное – и вместе с тем запредельно субъективное.
Не зря война в этих фильмах, как и в оскароносном «Повелителе бури» Кэтрин Бигелоу, ощущалась как наркотик, изменяющий реальность. Иногда этот наркотик по-настоящему перепахивает реальность: манекены вспыхивают вместе с крепостью, люди сгорают посреди улицы, от городов остается лишь пыль. И еще этот наркотик обязательно изменяет людское сознание, деформирует его.
Маоз говорит наркотику «нет», пытается показать войну как реальность — и проигрывает.
Его подводят слишком заштампованные персонажи, позирующие перед танком, слишком «умный» прицел, который способен вплотную приблизить любое достаточно сентиментальное изображение, заглянуть в самый зрачок плачущего ослика с развороченными кишками. Возможно, его подводит память, но в этом он, в отличие от автора «Вальса с Баширом», не признается.
Но для проката, призов и другой киномишуры штампы – хорошая штука: у Маоза получилось крепкое зрительское кино, в котором растерянные герои заперты в заблудившемся антивоенном пафосе. Люди – сталь, а антивоенный пафос – простая железяка.
