Цивилизация
15 апреля исполнилось сто лет со дня рождения Александра Шарова. Мы практически никогда не пишем про юбилеи, но именно про этот я решил написать. Прежде всего потому, что – более чем уверен – процентов восемьдесят читателей «Парка культуры» после первой фразы подумали – «А кто это?»
Сейчас расскажу. Давным-давно, когда вода была мокрее, солнце – ярче, а я — маленьким, однажды ваш покорный слуга притащил из детской библиотеки книжку, которая называлась «Мальчик-Одуванчик и три ключика». Название обещало чудеса и приключения, и я тут же погрузился в нее с головой.
Когда я вынырнул, мне было страшно. Нет, не так – жутко.
Это была страшная сказка. Реально страшная, из тех, что потом не дают детям спать, заставляя паниковать от каждой тени и подскакивать от каждого шороха за окном. Знаете, бывают такие книги — ни крови рекой, ни страшных чудищ, и вроде ничего экстраординарного не происходит, а тебе в желудок как будто жидкий азот потихоньку заливают. Они очень похожи на правду – этим и страшны. Они приходят к тебе, маленькому и слабому, и неспешно, но уверенно раздирают уютный кокон, сплетенный из всесильных мамы-папы, данных в школе гарантий на счастливое детство и передачи «Спокойной ночи, малыши». Раздвигают эту оболочку из счастья, солнца и бесконечной жизни, а ты и не хочешь смотреть на то, что там, за ней, но глаз отвести не можешь. А тебе, оцепенелому, шепчут в ухо – не металлическим голосом, а очень мягко и по-доброму: «Не отворачивайся, смотри. Это – жизнь, она бывает и такой». Потом оболочка затягивается вновь, и все вроде становится как прежде, но то, что увидел, ты помнишь всегда.
Сказки Александра Шарова – «Кукушонок, принц с нашего двора», «Малыш Стрела — Победитель Океанов», «Приключения Еженьки, или Сказка о нарисованных человечках», «Старик Мрамор и Дедушка Пух» и прочие были именно такими – странными, ни на что не похожими, пугающими и притягивающими одновременно. Не последнюю роль в этом, кстати, сыграли волшебные картинки его постоянного иллюстратора Ники Гольц. Там было много чего неожиданного: бабушка-черепаха у вполне себе человеческого мальчика; чудовище вида ужасного, идущее по дну моря и дышащее через пальму; страшные ножницы в образе старой девы и прочее в том же духе. Не было там только одного – сюсюканья, которое так раздражало меня в детстве. Автор говорил с тобой, как со взрослым…
Нет, не так.
Как с ребенком, конечно, это же все-таки сказки, но говорил очень честно. Тихим, чуть виноватым голосом, как будто бы поглядывая на тебя с грустной доброй улыбкой, он рассказывал тебе о мире, в котором есть и смерть, и страх, и предательство. И мне частенько было просто жутко, и хотелось бросить книжку – но никак не получалось этого сделать.
Позже, сам обзаведясь детьми, долго думал – а нужно ли пугать детей, зачем им эти страшные сказки? Зачем торопить события, если жизнь все равно потом все доходчиво объяснит, повозив лицом об асфальт? Не лучше ли дать им возможность наслаждаться счастливой безмятежностью, пока она возможна?
Я так и не мог – пусть даже для себя – ответить однозначно. А ответ нашел в воспоминаниях еще одного великого сказочника, аниматора Федора Хитрука, который одними мультфильмами про Винни-Пуха заслужил если не бессмертие, то, по крайней мере, долгую добрую память. Вот что он пишет о своих детских впечатлениях:
«Но настоящее потрясение пришло от первой прочитанной книги (читать я начал лет с шести). Вернее, от второй – первой была сказка «Принцесса на горошине», которую я совершенно не понял: кто такая принцесса, почему она не могла заснуть на двадцати пуховиках? А вот вторая книга действительно потрясла.
Это была старинная восточная притча о том, как подружились два могучих гордых существа – царь зверей Лев и вольный Бык. И дружба их была такая же сильная, как они сами. Но появился Шакал и стал разжигать между ними вражду. Кончилось тем, что Лев и Бык сошлись в жестоком бою и оба погибли. Лишь перед самой смертью они узнали, что ни один из них не хотел нападать на другого. Собрав последние силы, Лев задушил Шакала…
Я много раз перечитывал эту сказку, все надеялся, что гордые звери не поверят Шакалу.
А они верили и погибали, и я ревел от горя.
В конце концов у меня эту книжку отобрали, и долгое время она не попадалась мне на глаза. Но я помню ее до сих пор, и – кто знает? – может быть, она впоследствии предостерегла меня от каких-то подлостей (спустя 60 лет я нашел эту сказку и сделал по ней свой последний фильм «Лев и Бык»).
«Лев и Бык» — трагедия, равносильная (если конвертировать на детское восприятие) шекспировскому «Отелло». Здесь страсти предельно обнажены, характеры доведены до символов: подлость – так уж самая отвратительная, доверчивость – абсолютная, подозрительность – самая мучительная. Уберите из сказки гибельную развязку, и она потеряет свою силу, не станет уроком на всю жизнь. Я считаю, что не нужно бояться показывать детям трагедию. Но трагедию высокой нравственной силы, а не те жуткие триллеры, которые без нашего (а иногда и с нашего) смотрят по телевизору».
Именно так. Не важно, страшная сказка или веселая, главное – чтобы она была талантливой. Я забыл массу прочитанных тогда «гладеньких» сказок, а вот сказки Шарова запомнил навсегда. И уже позже, взрослым, я начал искать и сами сказки, и хоть какую-то информацию об этом столь повлиявшем на меня человеке.
Искал, честно говоря, ничего особенного не ожидая.
Все-таки биографии писателей обычно малоинтересны — в процессе многолетнего тюканья по клавишам пишущей машинки мало героического. Исключений немного, но Шаров оказался одним из них.
Его настоящее имя — Шер Израилевич Нюренберг, и родился он в семье профессиональных революционеров. Тех самых, воспетых в сотнях книг серии «Пламенные революционеры» дореволюционных нелегалов-марксистов. В годы гражданской войны, пока родители мотались по фронтам, устанавливая советскую власть, мальчик воспитывался в Московской опытно-экспериментальной школе-коммуне им. Лепешинского, о которой позже написал книгу «Маленькие становятся большими». Родители, кстати, как и большинство их коллег, кончили плохо. Отец — Израиль Исакович Нюренберг, журналист и историк, был арестован и погиб в заключении. Мать — Фани Ефимовна Липец — расстреляна в 1937-м.
Сам Шаров по образованию был генетиком — закончил в 1932 году биологический факультет МГУ. Но всего, что получили позже адепты «продажной девки империализма», ему, по счастью, не досталось – он довольно быстро ушел в журналистику, печатался-то Шаров со студенческих пор, с 1928 года. В 1937-м, уже корреспондентом «Правды», участвовал в зимнем арктическом перелете вдоль побережья Ледовитого океана.
Ну – вы помните эту эпоху беспосадочных перелетов и героев-летчиков.
Участники этого перелета едва не погибли – на участке «Анадырь — Портленд» в воздухе отказал мотор и сели они чудом. Потом все было, как в кинохронике – встреча героев, большие ордена (Шарову достался орден Боевого Красного знамени), кремлевские приемы и т. п. Может, так и ходил бы в народных героях, но для Александра Израилевича весь этот официоз закончился довольно быстро – в том же 1937-м, после расстрела матери, в Кремль его звать перестали.
На фронт писатель ушел в июне сорок первого. Добровольцем. Поначалу был единственным орденоносцем в полку, но война это быстро поправила. В 1943-м Шаров был уже майором, войну закончил, изрядно пополнив свой «иконостас». А после войны – писал. Переплавлял то, что увидел, в буквы. Писал и традиционную прозу, и сатирические памфлеты, и фантастику.
Но больше всего почему-то людям запомнились сказки.
Писал много, но практически ничего не осталось. Даже сказок. Их уже много лет не переиздавали, более того – как я недавно узнал, множество сказок Александра Шарова вообще ни разу не издавались, так и оставшись в его рукописях. Даже в наше время, когда, казалось бы, даже в детской литературе никаких запретов не осталось. Издают все – и детские книги про смерть, и детские книги про говно, и детские книги про необходимость истребления соседних народов. А вот Шарова – не издают.
Почему – не возьмусь судить. Возможно, они слишком чужеродны нашему угождающему, «чегоизволитестому» времени, с его сахарно-сиропной учтивостью к Его Величеству Потребителю. Не извольте беспокоиться, все сделаем в лучшем виде: вот вам, уже подслащенное, мякенькое, тепленькое, жеванное – открывай рот и глотай, малыш.
А может быть, просто забыли.
Мы ведь, как пелось в песне, «из детства убежали без оглядки», побросав все с детской беспечностью и юношеским оптимизмом, и лишь сейчас соображаем – как много ценного там осталось.
У недавнего букеровского лауреата Михаила Елизарова весь сюжет его букероносного «Библиотекаря» построен на том, что книги всеми забытого писателя-соцреалиста неожиданно оказались бесценным сокровищем. Потому как сами по себе они были, конечно же, полной ерундой, но прочитавший их определенным образом человек обретал сверхспособности.
Ой, не чай он там пьет – в смысле – не там ищет. Зачем умножать сущности про скрытые смыслы, если и подлинных сокровищ, самоценных книг, там, в прошлом, осталось предостаточно.
Взять, к примеру, те же «повести-сказки».
Для тех, кто слишком юн, поясню, что за этим эфремизмом скрывалось все что угодно — от того, что ныне называется фэнтези, до какой-нибудь нравоучительной занудности про правильных пионеров. Жанр был идеален: в нем, во-первых, присутствовало чудо («сказка»), а во-вторых, чудо не кончалось довольно долго («повесть»).
Под этим лейблом выходили и известные всем сказочные повести Токмаковой вроде «Приключения желтого чемоданчика», и чудесный Коваль, и тогда еще хороший Успенский, и просто бессмертная классика вроде носовского «Незнайки на Луне» (хотя его, скорее всего из-за объема, припечатали «романом-сказкой») или книг Астрид Линдгрен. Но больше всего было книг, которые нынче уже никто не знает, потому что они не пережили моего детства.
И вовсе не потому, что это была редкая мура, отнюдь. Просто для детей тогда писали много, даже очень много. Поэтому, как это часто бывает, многое просто забыли, оставив при переезде в волшебный новый мир. Кто сейчас помнит повесть «Эй, прячьтесь!» литовского писателя Казиса Казисовича Сая про литовских же пацанов и девчонок, связавшихся с гномами? А я ее перечитывал раз десять. Где все эти переводные книжки писателей социалистических стран, всех этих венгров и болгар? А ведь многое было вполне читаемым вроде книжки Зденека Слабого «Три банана, или Петр на сказочной планете». Где, в конце концов, детская литература развивающихся стран вроде бразильского «Ордена Желтого дятла» Монтейру Лобату?
Ну да бог с ними, буржуинами заграничными, в конце концов, авторские права нынче дороги, да и переводчик – лишний рот.
Но наши-то, на русском написанные, где?
Где «Приключения шахматного солдата Пешкина» Ефима Чеповецкого? Кто его помнит? «Непоседу, Мякиша и Нетака» хотя бы переиздали пару лет назад, но первая книга забыта окончательно. Где великолепный Владимир Левшин с Эмилией Александровой и их филоматики? Когда они издавались? Я вам скажу – четверть века назад.
А «Чао, победитель волшебников» Павла Аматуни? А «Тяпкин и Леша» Майи Ганиной? А свиринский цикл «До Земли еще далеко»? Куда дели двенадцать агентов Ябеды-Карябеды? Где Георгий Садовников с продавцами приключений и спасителями океана? Последний день туготронов уже наступил, и на семь дней чудес можно больше не надеяться?
А самое главное – взамен-то что? Новое-то сопоставимого уровня если и появляется, то как-то уж совсем тихо и незаметно. Нет новых сказок, нету, один Гарри Поттер. Как писал тот же Шаров – «Ели качаются, а сказки кончаются». А здесь – да это ведь не забытый клад даже, это сокровищница, золотохранилище забытое.
Судя по событиям последних лет, это наконец поняли и издатели. И начали шмыгать потихонечку в прошлое за брошенными талантами. Выпустили к детям после многолетнего перерыва Лелишну из третьего подъезда Давыдычев и инопланетянина Феликса Юрия Томина, коржиковского матроса Солнышкина и аксеновского Гену Стратофонтова.
Так, глядишь, и перетаскают потихоньку все, включая Шарова. В конце концов, они же сами в те времена росли и помнят, как пели в популярной киносказке тех времен: «Если что-то я забуду…».
