Челюсти империи

То, что «Левиафан» получил «Золотой глобус» как лучший неанглоязычный фильм, не может не радовать, тем более что это всего лишь вторая награда отечественному кино за все время существования номинации: первым был отмечен фильм Сергея Бондарчука «Война и мир» в 1969 году.

«Золотой глобус» называют репетицией «Оскара» — и впрямь очень часто, хотя и не всегда, за вручением этой награды следует награждение главной кинопремией мира. Однако в отличие от «Оскара», в жюри которого американские кинематографисты, «Глобус» — премия иностранных журналистов, аккредитованных при Голливуде, что накладывает свой отпечаток. Потому что около сотни людей, пишущих для самых разных изданий о голливудском кино, все-таки в первую очередь журналисты и для них нет ничего важней своей аудитории, интересов тех самых обычных людей, кому до чужих проблем обычно не слишком много дела. За исключением тех случаев, когда их убеждают, что их это тоже касается.

Вопреки навязчивым убеждениям многих наших публицистов, Россия для внешнего мира не самая интересная страна.

Я сейчас имею в виду не МИД или Минобороны, про них я знаю мало, а именно аудиторию кинопрессы, обычных людей, озабоченных своей жизнью. Россия как кинодержава известна мало. Россия недостаточно экзотична, с одной стороны, и недостаточно «своя» — с другой.

У нас бытует убеждение, что все западные фестивали мечтают увидеть в российских фильмах ужасы нашей жизни, алкоголизм и прочие темные стороны. Уверяю, это не так.

Во-первых, ужасы и темные стороны никто без особой надобности видеть не хочет, а во вторых, по этой части Россия не впереди планеты всей: в Африке и на Востоке можно найти куда более выразительные примеры разной степени дикости.

Люди повсюду отличаются довольно стереотипным мышлением, на них давят шаблоны восприятия. И если говорить о России, то куда более знакомым для образованных иностранцев до сих пор является тот ее образ, что связан с Чеховым, Достоевским и Толстым, а для массового сознания после исчезновения угрозы коммунизма просто никакой России больше нет: иностранцы редко сталкиваются с россиянами и Россией на своем бытовом уровне, а в теленовости наша страна попадает только в случае каких-то эксцессов.

Таким образом, для того чтобы российское кино попало в сферу интересов киножурналистов, нужно что-то более важное, чем просто хороший фильм.

Что помогло Звягинцеву и его «Левиафану» победить в соревновании на этот раз? Думаю, что, конечно, ситуация вокруг России и ее позиции по Украине, вызвавшая подъем особого внимания публики. Как и в прошлый раз, в 1969 году, когда эпический фильм Бондарчука, снятый за большие государственные деньги, победил не столько благодаря своим очевидным достоинствам, сколько еще и потому, что к России после событий в Чехословакии 1968 года интерес резко возрос.

На фоне политического кризиса всегда нужна противофаза – и кино, как сфера гуманитарная, тут очень подходит.

Однако только политического фактора, очевидно, мало. Его достаточно, чтобы обратить внимание общества на регион, однако дальше нужен соответствующий вкусам и запросам голосующих фильм. И в этот смысле «Левиафан» — самый подходящий вариант.

Фильм Андрея Звягинцева абсолютно совпадает с общими представлениями о том, каким должен быть русский национальный фильм. А он непременно должен быть про общечеловеческие, важные, наднациональные проблемы. При этом русским, как иностранцам, позволительно быть и пафосными, и чуть назидательными. Никого при этом не интересуют внутренние дела чужих далеких стран.

Я как-то спросила одного своего знакомого, много лет занимающегося фестивальным движением, почему фестивали не берут фильмы, например, Алексея Балабанова или Киры Муратовой. И он мне ответил, что они слишком специфические — их трудно понять, не зная реалий.

Наша страна и так довольно загадочна для западного взгляда, поэтому от кино хочется какого-то объяснения.

Успех Звягинцева, на мой взгляд, связан как раз с тем, что его искренне интересуют прежде всего общечеловеческие проблемы – и не психологические, не сиюминутные, а вечные: добро и зло, жертва, подчинение, любовь, вера. Он пишет притчи, а не детективы и не социальные истории, и все его бытовые обстоятельства всегда лишь прикрывают некий мегасюжет, связанный с общей христианской мифологией.

Кстати, увлечение режиссера западноевропейской живописью, во многом спроецированное в его картинах не только на визуальную, но и на событийную часть, тоже способствует пониманию его языка.

Фильм «Левиафан» самим названием сразу отсылает зрителя к одному из основных конфликтов мировой культуры – спору между богом и дьяволом за душу человека.

Левиафан – символ государства лишь во вторую очередь;

эту ассоциацию Гоббс использовал именно потому, что в библейской традиции Левиафан и есть одно из имен дьявола, то есть того хтонического зла, что изначально враждебно человеку и его попыткам найти гармонию.

Действие фильма Звягинцева происходит в таком месте, где холодная и зловещая красота природы доминирует над человеком, где чувствуется (и великолепно передана камерой оператора Кричмана) первобытная мощь природы, ее давление — равнодушное и неотвратимое.

Главный герой – зернышко, попавшее в жернова судьбы. Его жизнь безжалостно уничтожена и смята, его дом разрушен, его любовь растоптана, его вера уничтожена, и он, как библейский Иов, не понимает — почему, за что?

Что может быть более понятно и близко любому умеющему видеть современному зрителю, подверженному постоянным стрессам, неуверенному и тревожному?

И от того, что эти мощные челюсти зла принимают облик современных российских ментов, попов, мэров или просто равнодушных соседей, кино становится только интересней и универсальней, потому что у каждого есть свой опыт потерь и свои битвы со вселенской несправедливостью.

Есть и еще одно важное обстоятельство. Звягинцев – перфекционист, он снимает свои фильмы тщательно и чисто. Для западной культуры это формальное усердие очень важно. Часто вполне интересные по замыслу российские картины отвергаются западными кинематографистами именно из-за пренебрежения к качеству изображения, звука, цветокоррекции. Техническое качество картин Звягинцева, возможно, неидеально, но оно куда выше обычного в нашем отечестве.

Эти особенности делают Андрея Звягинцева единственным российским режиссером, по-настоящему достойным внимания в мире. Его считают продолжателем традиций Тарковского, который тоже снимал о вечном, и тоже был ушиблен европейской живописью, и тоже был убежденным перфекционистом.

Российская культура имеет в мире довольно давнюю традицию, и сила ее не в самобытности, национальном своеобразии или в какой-то особой роли — нет, она равноправная часть мировой культуры, но только в тех своих проявлениях, где российские литература, музыка, кино, изобразительное искусство осознают себя не маргинально изолированной зоной для внутреннего потребления, а свободно и на равных вступают в общий разговор о том, что интересует человечество.