Везде и нигде

Министр иностранных дел России Сергей Лавров дал интервью для документального фильма к 70-летию Владимира Жириновского. Министра спросили, как он относится к тезису программы ЛДПР о защите русских и термину «русский мир» — не национализм ли это. «Этот тезис, как и термин «русский мир», ничего общего не имеет с национализмом», — ответил Лавров. По словам министра, этот термин является «частью нашей внешнеполитической доктрины защиты соотечественников, продвижения идеалов и ценности «русского мира» и отражает нашу многонациональную культуру».

Министр совершенно прав. Идея «русского мира» действительно не националистическая.

Она имперская. Причем рассуждать об этом как раз в фильме о Жириновском вполне естественно, поскольку именно Владимир Вольфович в свое время дал нам абсолютно честную и исчерпывающую формулу «русского мира»: «Русский солдат будет мыть сапоги в Индийском океане!»

То, что лет десять назад казалось политической клоунадой и эпатажем, в последние два года стало фундаментом первой после распада СССР попытки создать законченную официальную государственную идеологию.

Как и в случае с советским вариантом коммунистической идеологии, а раньше с концепцией Москвы как Третьего Рима, истинной и последней (окончательной) православной империи, речь идет о некоем «особом пути», которым, с точки зрения власти, должна идти Россия. О том, что мы не часть общего мира, а собственный отдельный мир.

О том, что мы «не такие, как все», но при этом, несомненно, «самые лучшие». Кто не с нами — тот против нас. Кто не спрятался — мы не виноваты.

Два года назад в Донбассе концепция прошла испытания боем. Там были и «защита соотечественников», и «продвижение идеалов и ценностей «русского мира» — причудливой смеси православия, национализма и «совка» — правда, преимущественно военно-уголовными методами. Что из этого получилось, прочитать можно, например, здесь. Это очень показательная, я бы даже сказал, «модельная» история про последствия «русского мира» в том виде, как его представляет себе наша пропаганда.

Идея «русского мира» призвана придать высший смысл существованию постсоветской России. Наконец, это универсальное оправдание нарастающих внутренних неурядиц. Чтобы народ думал, что страдает не просто так, а во имя очередной «великой идеи». Эта доктрина призвана убедить население, что кризис, массовое обнищание людей (по данным Росстата, количество живущих ниже официального уровня бедности в 2015 году оказалось рекордным за 10 лет и превысило 19 млн человек) — не прямое следствие внутренней политики, а козни внешних и внутренних врагов. Это они вот уже второе тысячелетие не дают нам построить наш светлый и безграничный «русский мир». Потому что завидуют. Ненавидят нас за то, что мы такие особенные, единственные и неповторимые. Кабы не враги, мы бы тогда ух…

При этом с реальным, а не воображаемым русским миром происходит одна очень неприятная для поклонников этой идеи вещь:

Россия утрачивает монополию на русский язык и русскую культуру. Вообще на русское.

Русский язык находится в конце десятки так называемых мировых языков и рискует в обозримом будущем вообще перестать быть мировым, потому что утрачивает способность к активному распространению. Эта утрата способности обретать новых носителей русского языка за пределами России — верное свидетельство слабости внешней политики, если считать ее целью тот самый вульгарный империализм, который сейчас господствует в головах нашей элиты.

Есть Россия, есть диаспора, есть эмигранты разных волн и их потомки. Есть и будут. Но нет никакого «русского мира». Нельзя строить концепцию внешней политики исходя из несуществующего.

Носителей английского языка в мире намного больше, чем жителей Великобритании или США. При этом нет никакого «английского» или «американского мира». Китайская диаспора широко распространилась по планете. Китайские кварталы и рестораны есть в десятках стран, но Китай не говорит о «китайском мире» и уж точно не будет посылать толпы добровольцев и оружие, чтобы учреждать «китайские народные республики» в других государствах.

Идея «русского мира» — признак того, что страна опять заблудилась в своих бесконечных поисках особого пути при упорном нежелании пользоваться магистральными трассами развития. Но придумать некий абстрактный смысл существования, ее сверхидею, очень трудно. Еще сложнее воплотить придуманное. Россия уже вдоволь навоплощала подобных идей — дважды только в ХХ веке это кончалось тем, что государственность приходилось учреждать заново на руинах прежней.

Имперский проект может опираться на экономическую мощь (военной недостаточно) либо на политическую привлекательность метрополии — ни того, ни другого у сегодняшней России нет. Все, что собралось в неоимперский проект после распада СССР, — осколки бедных и слабых государств: Приднестровье, Абхазия, Южная Осетия, Крым.

От хорошей жизни никто быть на содержании России или под ее военно-политической эгидой почему-то не хочет. Неслучайно нам так трудно найти хотя бы одного надежного союзника, а наш главный фронт борьбы за статус сверхдержавы в настоящее время находится в Сирии, которая уж точно не имеет ни малейшего отношения к «русскому миру».

Россия — большая, населенная представителями разных народов, религий и культур, не обиженная природными ресурсами страна. Россия — важная и заметная часть мира. Только не «русского», а мира всех людей. Этого вполне достаточно, чтобы не иметь комплексов по поводу собственной униженности и оскорбленности. Не строить из себя спасителей человечества от скверны бездуховности. Не пытаться упаковывать реальные проблемы страны и низкого качества управления в обертку великодержавного шовинизма.

Русским никто не мешает быть русскими. России никто не мешает быть сильной. Никто, кроме нас самих.