Цивилизация
Началось с того, что я окончательно пала. Прошла от безделья тест в фейсбуке: «Что вы должны немедленно изменить в вашей жизни?» Результат моих знакомых: «Вам нужно на год уехать за рубеж». Ни один из них не удивлен. А мой итог совсем не удивил меня: «Вы должны снова пойти в школу».
Мало того что у меня два высших. Сто разных курсов, включая курсы игры на флейте и жонглирование. И пять разных языков в зачаточном состоянии, включая древнегреческий. Так еще мне срочно надо «снова пойти в школу», так как «ваш мозг требует разнообразия».
Один мой знакомый, сделавший блистательную карьеру (из тех карьер, что никогда не обрываются, так как настолько уж высоко, что и упасть уже нельзя, карьера уже преодолела гравитацию), он всегда как выпьет, так начинает ругать образование (не наше современное российское образование, которому каюк), а образование вообще, в принципе образование.
Он считает, что если человек получил больше одного диплома, то это диагноз.
Так и говорит (ну, он журналист... ему образование без надобности). Он между тем возглавляет крупнейшее образовательное учреждение. И вот — презирает образование как вид человеческой занятости. Как дьявол презирает ад, в котором мучается. Так и тот презирает свой ад, который возглавляет.
Я наслушалась горьких слов от преподавателей. Особенно на День учителя. Школа убита. У современного образования нет задачи учить, адаптировать, социализовать, научить мыслить — а есть задача сэкономить (ибо убыточно) и есть задача вырастить новую номенклатуру из руководства школ (тем самым сделать школу полностью управляемой), формальный контроль подменяет образование. Вот вам краткий пересказ «Войны и мира», парафраз того, что слышу много лет от учителей школ, преподавателей вузов.
Так, давайте разберемся. Что развалилось? А когда была задача дать образование? Когда я училась, никакой задачи дать образование не было... Школу я посещала с углубленным английским, и, несмотря на углубленность и даже один визит во время перестройки делегации каких-то сильно запуганных, но все же живых англичан, — у наших учителей была вполне читаемая и внятная цель: чтобы языка мы НЕ знали.
По-настоящему хорошо нас учили только одной вещи — антивоенной лексике. Страгл фор дисармамент. Ю-Эс-Эс-Ар персьюс писфул форин полиси. Эскалейшн оф теншн. В общем-то это и все, что нам положено было знать о мире.
Институт — место страданий. Эти не хотели преподавать — те не хотели учиться. Таковы были негласные правила игры: мы делаем вид, что учим, — вы делаете вид, что учитесь. Учиться всерьез — моветон. И нарушение правил.
Любопытнейший человек, Гаврила Федорович, преподавал нам в институте анатомию и физиологию. Педагогический институт сделал из него совершенного женоненавистника. Наверняка он был им и раньше, но институт довершил в нем эту работу. На лекциях Гаврила Федорович каждый раз грозно бросал в аудиторию свои мысли об анатомии, физиологии и мироздании и, хлопнув дверью, удалялся. В нашей группе мальчик был один-единственный (сын завкафедрой). Студенческая масса изнывала по мужской ласке. На переменах шла оживленная торговля противозачаточными средствами.
Гаврила начинал лекцию с того, что ругался на нас последними словами, хотя ни с одной студенткой ни разу не обмолвился ни единым словом. Когда-то очень давно он, наверное, поговорил с кем-то из студенток — и решил, что с него хватит. От экзаменов Гаврилу Федоровича дипломатичные коллеги с его кафедры освобождали — и правильно.
Училась я в институте отчаянно, страстно, но вышла из него недоучкой. И вот который уже год мне снится, что я учусь в хорошем месте, — и я просыпаюсь вся в слезах. А какой пародией на образование были предметы, которые должны были научить мыслить: философия, логика, литература! Я прямо помню этот зуд в руках, помню, как хотелось своими руками удушить преподавателя, который выдавал галиматью за «философию».
Философия нужна, чтобы сформировать понятийный аппарат, чтобы было потом чем думать, а нас заставляли вызубривать какую-то схему из жизни Гегеля.
Вот почему мы потерянное поколение! Вот в каких войнах мы себя потеряли. Вот почему у нас никто не может вести диалог, не умеет разговаривать. Последние разговорщики вымерли в первой половине прошлого века. Философская литература издания рубежа XIX и XX веков имеет огромные вставки на разных языках и никогда не имеет перевода. Было же ясно, что тот, кто взял в руки книгу, не нуждается в переводе ни с немецкого, ни с латыни.
Как сегодня у нас и преподавать-то эту философию? Ей же не на чем обосноваться в нашем мозгу. Не на чем свить гнездо. Мозг должен пройти через формирование латынью, греческим, немецким. Латынь и греческий шли в связке со смыслами. Они задавали кодировочную таблицу. Теперь даже базовой таблицы смыслов и символов нет.
Людей, получивших хорошее образование, я своими собственными глазами лицезрела. Они отличаются от нашего брата «транс-цен-ден-тально», как говорили алкаши у Венички.
Еще одна такая недоучка, моя подруга, учится всю жизнь (теперь уже в США получает диплом юриста), но поскольку систематическое образование не получено, то вся информация проваливается в какую-то дыру... От одних названий ее предметов слюнки текут. Чего, например, стоит лингвистический курс о винах. Это именно лингвистический курс. Его цель — научить студентов говорить о винах, выражать свои эмоции о вкусовых нюансах вина. Но, кроме названия, о содержании курса она ничего не помнит. Каждый раз, что ли, они так наклюкивались, что все слова забывали?
Помню шутку о том, что якобы Менделеев изучал ночью химический состав алкоголя, изобретал свой знаменитый рецепт сорокаградусной водки. Заперся работать ночью. Наутро нашли только одну запись: «Глаза посоловели». Вот вся лексика и весь синтаксис, которые можем мы себе позволить в отношении вкуса вин.
Еще одна примета людей, получивших хорошее образование, — они помнят все, что прочли. Мы — не помним. В их головах книги стоят на полках. Мы не умеем полученное систематизировать в своей голове. Прочитанными нами книгами мы кормим мусорку.
Люди с образованием, эрудицией, широким кругозором отличаются от людей без образования вовсе не набором знаний. Как говорил в своей нобелевской речи Бродский, «для человека, начитавшегося Диккенса, выстрелить в себе подобного во имя какой бы то ни было идеи затруднительнее, чем для человека, Диккенса не читавшего».
Но у нашего образования был один нюанс. В перестройку и первое постперестроечное время не хватало рук, чтобы систематически душить образование, и периодически оно кое-где пробивалось. Значит, у некоторых из нас был еще шанс. Мог случайно встретиться на твоем пути Учитель. Хотя и это длилось недолгое время. Так же как в 1953–1954 годах смогли получить нужное образование, осуществиться и созреть Мамардашвили и Библер. Мамардашвили сам говорил, что это было дело одного-двух лет. Так же и в перестройку уже было можно и все еще было интересно.
Следующее за нами поколение уже бесперспективно. Это было поколение ларьков.
Мой друг младше меня всего на четыре года, он так и не получил вообще никакого образования и теперь не понимает, за что ему такая злая судьба, за что в голове его такая каша. Сперва он собирался стать врачом и готовился к Меду, потом мечтал быть режиссером и засобирался во ВГИК, а потом вдруг настало время ларьков: в палатке он за день зарабатывал столько, сколько его папа за год. Пожалуй, тогда противопоставлялось вполне осознанно: ученье — жизнь.
И правильно... Ведь для человека, начитавшегося Диккенса, заработать себе бабок затруднительнее, чем для человека, Диккенса не читавшего.
