Цивилизация
Четверть века назад, 25 февраля 1991 года, министры обороны и иностранных дел государств – участников Варшавского договора приняли Будапештское заявление. «Страны Европы, говорилось в документе, освобождаются от наследия прошлого, связанного с эрой конфронтации и раскола континента… С учетом происходящих в Европе глубоких перемен… государства – участники Варшавского договора, действуя как суверенные и равноправные государства, решили упразднить его военные органы и структуры».
Так — юридическим исчезновением одной из сторон — завершилось биполярное военно-политическое противостояние, иначе называемое «холодной войной». Оно продолжалось ровно 45 лет (знаменитую Фултонскую речь, которую принято считать формальным объявлением «холодной войны», Уинстон Черчилль произнес 5 марта 1946 года).
Сегодня много говорят о том, что «холодная война» либо не завершалась вовсе, пережив лишь период циклической ремиссии с начала 1990-х до конца 2000-х, либо возобновилась после короткого по историческим меркам перерыва.
Премьер-министр России Дмитрий Медведев посетовал на недавней Мюнхенской конференции по безопасности, что Россия и Запад «скатились, по сути, во времена новой «холодной войны», а сам он не всегда понимает: «Мы в 2016 году живем или в 1962-м?»
На этом фоне документ под названием «Совместное заявление Российской Федерации и Соединенных Штатов Америки в качестве сопредседателей Международной группы поддержки Сирии о прекращении боевых действий в Сирии» прозвучал диссонансом. Тем более что в заявлении все время подчеркивается именно согласованный и скоординированный характер действий двух держав, которые «преисполнены решимости» и так далее.
Что означает это внезапное единение?
Долгожданное прозрение относительно того, что Россия и США действительно сталкиваются с общей угрозой, которая важнее, чем все разногласия? Прагматическое желание Москвы и Вашингтона снизить риски и издержки, связанные с операциями в Сирии? Хитрый трюк и попытку убаюкать оппонента, притом что за пазухой оба президента держат увесистые «планы Б»? И насколько все это вписывается в модель новой или старой «холодной войны»?
Все изложенные гипотезы, скорее всего, верны. Точнее, ни одна из них не исключает другую.
Осознание единой страшной угрозы благополучно сочетается с глубоким взаимным недоверием и желанием друг друга обставить.
И в этом сегодняшняя эпоха мало отличается от «холодной войны» (как и от любых отношений крупных конкурирующих держав от античности до сего дня). Но вот с точки зрения «архитектуры антагонизма» сейчас ситуация, конечно, другая, чем 30, 40 или 60 лет назад.
Противостояние Советского Союза и Соединенных Штатов с конца сороковых до конца восьмидесятых носило характер комплексного соперничества по всем направлениям — военно-политическому, экономическому, идеологическому. Столь масштабная битва требовала соответствующей инфраструктуры и механизмов снижения рисков. Хотя каждая сторона была уверена в собственной правоте и преимуществе, она с уважением (не путать с симпатией) относилась к противнику и уж точно воспринимала его всерьез.
Сегодняшняя ситуация отличается принципиальным образом. Во-первых, трудно сформулировать суть конфронтации.
Понятного и структурированного идеологического конфликта нет, но присутствует острое раздражение, замешанное на несовпадении ценностных установок и психологических восприятий.
Модели хозяйственного устройства больше не соревнуются, однако состояние экономической неопределенности (и на национальном, и на глобальном уровне) добавляет к нормальной рыночной конкуренции иррациональный аспект. Что же касается военно-политической составляющей, то сражения за мировую гегемонию, как когда-то, Россия и США не ведут, но воплощают в жизнь свои великодержавные инстинкты, стремясь ограничить оппонента, только потому что он оппонент.
Еще больше различий во взаимном восприятии. Проблема доверия существовала всегда: большие государства-соперники (да и даже просто несоюзники) по определению не доверяют друг другу.
Создание доверия — кропотливая работа по выстраиванию способов взаимного контроля. Знаменитая фраза Рейгана «доверьяй, но проверьяй», сказанная в разгар советско-американского перестроечного романа, точно отражает смысл любых позитивных отношений между державами: ни на какой другой основе они сооружаться не могут.
Сегодня, однако, кризис глубже — отсутствует не только доверие, но и взаимное уважение.
При всем острейшем накале последнего этапа «холодной войны» в начале 1980-х невозможно было представить себе лозунги типа «Картер/Рейган — чмо!» или «Брежнев/Андропов — лалала!», которые сейчас превратились в норму публичного дискурса. Россия — «бензоколонка, прикидывающаяся страной», которая способна всем только гадить и которая окончательно иссякнет после финальных конвульсий. Америка — накренившийся и потерявший разум Левиафан, который рухнет под тяжестью собственной геополитической жадности. Такое взаимное восприятие весьма распространено, значит, договариваться незачем — лучше ждать, пока соперник сам себя доконает.
В разгар сложных и важных дипломатических усилий по сирийскому урегулированию, на фоне неустанной совместной работы МИДа и Госдепа американские официальные представители заявляют (и потом подтверждают), что президент России является признанным клептократом. Интересно, на какую реакцию Кремля рассчитывают в Белом доме? И тем более примечательно, что никакого видимого влияния эти откровения не имеют — ни на российскую, ни на американскую позицию, хотя со стороны Вашингтона, раз уж там это объявили, было бы логично ожидать оргвыводов.
В первом за этот год номере журнала Foreign Affairs напечатана любопытная статья Фреда Каплана, который пытается объяснить логику внешнеполитического поведения Барака Обамы. Каплан рисует не нерешительного слабака, как многие в мире считают, а избыточно рассудочного политика, который никогда не возьмется за то, в чем он не видит гарантированного успеха или где риски перевешивают возможности. При этом Обама понимает, что публика ждет от него иного поведения. И пытается компенсировать сдержанность действий яркостью и оригинальностью риторики и символических шагов, что провоцирует резкую реакцию и часто сводит на нет эффект от осторожности на деле. «Красные линии» для Асада или перечисление России через запятую вместе с «Исламским государством (организация запрещена в России)» (запрещено в России) и Эболой — из этой категории.
Надо думать, что и обвинения российского лидера в коррумпированности — как бы противовес тому, что с ним приходится серьезно договариваться по Сирии или Украине.
Владимир Путин, как ни странно, не является по своему подходу антиподом Обамы, хотя принято считать именно так. Он тоже внимательно просчитывает возможности, стараясь использовать те из них, что сулят максимальный результат. Президент, правда, склонен к куда большему риску, вероятно, стремясь компенсировать таким образом тот факт, что по многим параметрам силы Россия уступает США. Ну и Путин намного реактивнее, заряжен на ответ куда больше, чем на первый шаг. Ответы, впрочем, бывают столь сокрушительные и с западной точки зрения непропорциональные, что зачастую затмевают то, на что отвечают.
В годы «холодной войны» психологическая схема отношений была намного проще. Взаимодействовали системы, в то время как сейчас все гораздо более персонифицировано и не упорядочено. Про то, что почти не осталось прежней блоковой дисциплины, сказано много. Ближний Восток с его хаотическим столкновением клановых, региональных и глобальных интересов — ярчайший пример этого.
Но есть и относительно хорошая новость.
Отсутствие системной конфронтации позволяет проявлять гибкость, отступать, когда это нужно, от противостояния для решения конкретного вопроса, в котором заинтересованы обе (или многие) стороны. Это не меняет сути отношений, то есть успех в Сирии никак не приведет к сближению России и США. Однако одним очагом может стать меньше.
Обращаясь к 1962 году, Дмитрий Медведев вспоминает Карибский (или в американской традиции — Кубинский ракетный) кризис, когда СССР и США приблизились к грани ядерного столкновения. Этот эпизод не только был самым драматичным в истории противостояния. Он с тех пор служит хрестоматийным примером сначала ненужной эскалации, а потом успешной разрядки ситуации. Сейчас все помельче, запутаннее и более размыто, но помнить уроки 1962-го в любом случае полезно. Чтобы не катиться дальше.
