Цивилизация
Когда в 2011 году, в разгар «арабской весны», в Сирии вспыхнули протесты против автократии религиозного меньшинства во главе с Башаром Асадом, мнения о том, что ждет страну, разделились.
Комментаторы на Западе, в Турции, в странах Персидского залива в основном ожидали скорого краха режима в Дамаске либо по тунисской (за счет внутренней смуты), либо по ливийской (при внешнем вмешательстве) схеме. Тем более что симпатии были всецело на стороне недовольных.
В России указывали на отличие сирийского случая от остальных: неоднородный в этническом, религиозном и идейном смысле состав населения, достаточно дееспособная армия, консолидированный правящий класс, знающий, что на кону не просто власть, а физическое выживание, мощная поддержка Ирана, для которого вопрос сохранения статус-кво имеет жизненно важный характер и прочее. И делали вывод, что «эффект домино» на Сирии как минимум застопорится.
Ход событий показал, что в Москве точнее понимали сирийскую специфику.
А занятая Россией позиция (незыблемо в поддержку официального Дамаска и категорически против всякого внешнего вмешательства), казавшаяся два-три года назад заведомо обреченной, внезапно оказалась если и не выигрышной, то по крайней мере самой последовательной.
Между 2011 и 2015 годами ситуация в стране, конечно, неуклонно ухудшалась, но опровергала прогнозы о неизбежности революционного слома. А ярость Кремля по поводу того, чем закончилась его компромиссность по ливийскому вопросу, подпитывала неуступчивость на сирийском направлении и блокировала любые попытки легитимировать возможную смену режима в Дамаске.
На этом пути много чего произошло, включая почти начавшуюся, но отмененную войну США против Сирии, удивительно гладкую даже по меркам мирного времени операцию по изъятию и уничтожению химического оружия, бесконечные попытки объединить оппозицию и найти общую платформу между противниками и сторонниками Асада. Но сегодня все это в прошлом.
Взрывообразное появление «Исламского государства (организация запрещена в России)» смешало все карты. Прежней Сирии больше не существует, а сохранится ли она хоть в каком-то виде — вопрос открытый.
Между тем от ответа на него зависит, как и с какой скоростью пойдет процесс обрушения модели государственного и политического устройства Ближнего Востока, которая была сконструирована в ХХ веке. И если пару лет назад у кого-то еще могли быть иллюзии относительно благотворности демократического пробуждения региона, то сегодня их не осталось. Как, впрочем, и иллюзий о том, что можно сохранить или восстановить тот «старый добрый» дизайн, который был еще недавно.
Косвенные данные об активизации военной поддержки Дамаска со стороны Москвы вкупе с обтекаемыми высказываниями российских представителей позволяют полагать, что Россия решила принять гораздо более действенное участие в кризисе. Ситуация на месте запутана донельзя — все акторы вовлечены в многоплановые конфликты. Силы Асада против «Исламского государства» и того, что принято называть умеренной оппозицией. «Исламское государство» против Асада и оппозиции, несмотря на то что в ее отнюдь не сплоченных рядах есть радикальные исламисты. Оппозиция против всех. Это еще без учета, например, курдов, у которых вообще своя война еще и с Турцией, которая под видом борьбы против ИГ (организация, официально запрещенная в России. — «Газета.Ru») пытается решить курдский вопрос.
Предположить, что из этого военно-политического месива произрастет сирийское урегулирование, затруднительно, и интенсивный дипломатический процесс с целью соорудить «Женеву-3» или еще какой-то форум для выработки нового устройства страны выглядит как отчаянный и непонятно на чем основанный оптимизм. Тем более что единой позиции внешних игроков на этот счет по-прежнему нет. А создание коалиционного правительства (форма заведомо проблемная даже в самых стабильных и демократических государствах) в условиях всеобщего обвала — затея очень рискованная.
Едва ли российское руководство полагает, что расширение разных форм поддержки Дамаска радикально изменит положение дел. Сирии, которая считалась союзником СССР, а потом России, уже не существует.
В Сирии, да и на Ближнем Востоке в целом, сейчас по большому счету не может быть «победы». Российские дипломаты всегда утверждали, что дело не в Асаде, а в принципе («не вмешивайся», «не навреди»), и основной целью была защита статус-кво. Эта политика не сработала — никакого статус-кво в Сирии уже нет. Скорее всего, он был обречен, и борьба вокруг Асада только затянула процесс.
Западный взгляд — из-за этого затягивания реальной альтернативой нынешнему режиму стали не вменяемые оппоненты, а ИГ. Российский взгляд — догматизм Запада подорвал шансы на мягкую трансформацию сирийской власти. Как бы то ни было,
сейчас речь идет о том, удастся ли не допустить прихода ИГ в Дамаск, что будет иметь мощнейший пропагандистский эффект.
Сирийская столица — одна из культурно-исторических столиц арабского мира, часть европейского цивилизационного наследия. Ее падение будет символом необратимого отступления современности с Ближнего Востока. Собственно, десятки и уже сотни тысяч беженцев из региона, наводнившие Европу, это поняли: там, где будущее окрашено в цвета ИГ, модернизированной прослойке общества делать нечего.
В каком случае российские усилия можно было бы считать успехом? Говоря реалистично, это создание де-факто подобия «алавитского Израиля» — способного на самооборону при внешней поддержке анклава, который служил бы препятствием бесконтрольному распространению «Исламского государства». Аналогия, конечно, очень условна, но механика похожа. Альтернативой является (тоже параллель, заставляющая вспомнить еврейскую историю) исход этнических и религиозных меньшинств и просвещенной части населения, что, как мы видим, уже и происходит.
Интенсивные дипломатические контакты минувшего лета, когда в Москве побывала череда ближневосточных визитеров, заставляют предположить, что нынешняя активизация России не должна быть сюрпризом для остальных.
Объективно готовность Москвы рисковать ради сохранения «алавитского Израиля» на руку всем, кроме «Исламского государства».
Западные лидеры, правда, по очереди высказывают недовольство и озабоченность ростом российского военного присутствия в Сирии, хотя одновременно Дэвид Кэмерон призывает, например, решительно вмешаться, чтобы нанести поражение ИГ.
Если считать, что поражение ИГ возможно и после него вновь возникнет схватка за контроль над Сирией, то западные опасения обоснованны: очень уж не хочется, чтобы Россия претендовала на важную роль в будущей Сирии. Однако более правдоподобным сценарием является все-таки не разгром ИГ силами международной коалиции и не возрождение Сирии на новых основаниях, а как раз закрепление противников исламистов на ограниченных территориях и дальнейшая изнурительная борьба за выживание.
В этом случае Западу был бы прямой смысл не препятствовать действиям России, а по возможности им содействовать. Впрочем, вся новейшая история Ближнего Востока и отношения к нему внешних сил свидетельствует о том, что последние почти утратили способность анализировать происходящее без идеологической предвзятости и личных эмоций.
