Цивилизация
Один мой знакомый после убийства Галины Старовойтовой признался, что стал меньше улыбаться. Полки американских и европейских книжных магазинов по сию пору завалены книгами Анны Политковской и об Анне Политковской — хорошо изданными, с щедрыми фотовклейками. В российском массовом сознании эти два убийства отсутствуют — они ничего не изменили в представлении нации о самой себе.
Убийство Бориса Немцова ничего не изменило в векторе движения российских государства и общества — никакой «поворотной точкой», как многим казалось в первые дни после преступления, оно не стало. Если не считать одного важного обстоятельства — раскола общества. Того самого общества, о котором говорят, что оно консолидировано как никогда.
После трагедии, случившейся год назад на Большом Москворецком мосту, настоящее гражданское общество, которое не бегает совещаться сквозь кордоны ФСО на Старую площадь, чтобы узнать, как и о чем оно думает, окончательно отделилось от государства. И замолчало. В том смысле, в каком молчание описывается в старом советском анекдоте о человеке, разбрасывавшем по Красной площади листовки, на которых ничего не написано, потому что и так все ясно.
Потому и марш памяти Немцова, прошедший после его гибели, был дисциплинированно молчаливым.
Для западных политиков, журналистов и, что важно, сотрудников рейтинговых агентств с тех пор существуют некоторые аксиоматические обстоятельства. Например, понятие «Кадыров» прочно зашито в инвестиционные рейтинги страны под названием Российская Федерация. Как и дело Литвиненко. Как и осада Алеппо. Как и «ночь длинных ковшей».
Потеряв возможность зарабатывать на экспорте нефти, российские власти стали продавать угрозы. На внутреннем рынке широко, как на распродаже, со скидками, расходилась угроза под брендом «пятая колонна» — власть торговала и Немцовым.
Торговая оферта была акцептирована покупателями — Бориса Немцова убили.
С приближением годовщины убийства следствие все больше запутывалось в показаниях, а глава Чечни все активнее занимался вопросами языкознания, перещеголяв в языке вражды довоенного Вышинского и послевоенную «Правду». Встреча под телекамеры президента и руководителя республики легитимировала этот язык, расширив границы дозволенного и тем самым отправив наше общество в путешествие во времени — оно теперь находится в той исторической точке, где велась борьба с космополитами. Словарь и настроения во всяком случае не отличаются ничем — «консолидированные» сегодня легко поверили бы и честному кардиологу из Санупра Лидии Тимашук.
Политическому режиму, где стало возможным убийство Бориса Немцова, скоро сравняется два года.
18 марта 2014 года в связи с подписанием договора о присоединении Крыма нация разделилась на патриотов и национал-предателей. Но, строго говоря, все началось еще раньше, когда с началом нового политического цикла была инициирована правка законодательства и с тех пор власть приняла примерно три десятка репрессивных нормативных актов — от ужесточения законодательства о митингах и «закона Димы Яковлева» до закона об иностранных агентах и расширения прав ФСБ. А еще строже говоря, это все тот же политический режим, который обрел законченную форму осенью 2003 года — после ареста Михаила Ходорковского и поражения демократических партий на парламентских выборах.
Ведь только кажется, что муравьи Эшера, бегающие по ленте Мебиуса, куда-то действительно движутся, — это все та же дорога, тот же порочный круг.
Эволюция, которая давно закончилась, только проявилась в полной мере два года назад с присоединением Крыма и год назад — в убийстве Немцова.
Долговечен ли такой посткрымский и постнемцовский политический режим?
В стадию гибридного авторитаризма он вошел минимум тринадцать лет назад, а в острой фазе архаизации находится последние четыре года.
Масштаб консолидации посткрымского большинства и отторжение им меньшинства (гражданского общества), которому фактически отказано в равных правах с «консолидированными» товарищами (отсутствие представительства во власти и «покрывающих» страну медиа), значительны. И это дает возможность власти только на продолжении распродажи угроз (пугать можно хоть Обамой, хоть Эрдоганом, хоть Касьяновым) протянуть как минимум до вручения Владимиру Путину нового мандата на правление.
А дальше власть начнет еще более активно защищать сама себя и свою группу поддержки от воображаемых угроз, что будет означать резкое ужесточение репрессивных практик уже совсем не гибридного авторитаризма. Произойдет это в том случае, если ей не удастся начиная с 2018 года наполнить холодильник не только телевизионным вещанием, но чем-то более существенным и материальным.
Возможно, и власть, и общество предпочли бы инерционный сценарий. Но его существование после убийства Немцова — это иллюзия.
Базовый сценарий — уже не инерционный.
И вот еще о чем напоминает трагическое происшествие на мосту. История не знает сослагательного наклонения, зато она предъявляет альтернативы. Борис Немцов — мало кто об этом сегодня помнит, и вообще выросло целое поколение, которое об этом не знает, а сказать некому — был успешным, тем более по меркам беспрецедентно сложной эпохи транзита от рухнувшего социализма к рынку, губернатором и вице-премьером. Он был популярен, Борис Ельцин думал о нем как о преемнике. Работа в Москве спалила его харизму, а потом и вовсе началась эпоха «мочения в сортире», закончившаяся эрой «шакалов», «рефлексирующих на Запад».
Человек, убитый год назад на Большом Москворецком мосту, мог быть президентом России.
Да, российские политические развилки и впрямь сильно персонифицированы. Но такая уж мы страна.
