Цивилизация
Именно так – «Дважды француз Советского Союза» – называется вышедшая в начале октября книга Никиты Игоревича Кривошеина. Внук императорского и врангелевского министра, сын белого офицера, он родился в семье эмигрантов под Парижем в 1934 году. Его отец, боевой офицер, не смог спокойно пережидать немецкую оккупацию – вступил в Сопротивление, добывал ценные разведданные, передавал их союзникам. Был арестован и брошен в концлагерь, из которого его уже на грани гибели освободили американцы.
Живи да радуйся жизни, Победе, возвращению к своей любимой семье? Нет, русский офицер на французской земле не знал покоя, когда его страна разгромила фашизм, когда в нее стали возвращаться многие приметы нормальной жизни, когда она казалась все менее советской и все более Россией… В 1947 году семья Кривошеиных возвращается в СССР, в город Ульяновск. Становится пионером маленький Никита, воспитанный в эмиграции на «Юрии Милославском» и прочих образцах XIX века и однажды сурово выпоротый за провокационное пение «Интернационала» в поместье русской аристократки. А папа-офицер, естественно, становится советским заключенным.
На презентации книги в Доме русского зарубежья сразу после выступления Никиты Игоревича (стройный и энергичный мужчина с ясным и очень критичным умом, с кристальным русским языком, какой теперь на Москве нечасто услышишь) встала его бывшая одноклассница и рассказала, каким заморским принцем казался он тогда ульяновским пионеркам. Но можно представить себе, чем казался ему самому послевоенный Ульяновск.
Фильм «Восток – Запад» с Катрин Денев, кстати, снят отчасти по воспоминаниям его матери Нины Алексеевны.
Мальчик вырос, окончил институт, стал работать переводчиком. Времена уже были хрущевские, СССР нес самую передовую идеологию во все страны мира, и очень были нужны люди, способные пересказать истории про передовых доярок и борьбу за мир на хорошем французском языке. Деньги текли рекой, а что переводить приходилось полную чушь – так это можно привыкнуть. Да и папу к тому моменту уже реабилитировали.
Зато посадили сына после того, как он написал во французскую газету о подавлении будапештского восстания.
Конвой тогда так и шутил: то сына возили на свидание к отцу, теперь отца возим к сыну.
Три года отсидел в мордовских лагерях, где встретился со множеством интересных людей, потом вернулся к прежней работе в Москве. Все время на краю советской системы, которая и обойтись не могла без таких, как он, и доверять им не хотела. То щедро кормила, то строго карала, но никогда толком не знала, что с ними все-таки делать. А в ранние 70-е все-таки выпустила всех Кривошеиных обратно в Париж.
Вот об этом, собственно, и книга, но далеко не только об этом. Она вообще мало похожа на автобиографию: практически ничего не рассказано о жизни Кривошеиных после «второй репатриации» во Францию, а ведь там наверняка было много интереснейших эпизодов, связанных, например, с работой Никиты в качестве переводчика в международных организациях.
Вместо этого он рассказывает о других людях, с которыми были связаны судьбы русской и в особенности православной эмиграции на Западе. Да,
в этой книге очень много говорится о православии, но не совсем о таком или даже совсем не таком, о каком мы слышим в последние годы.
Это, например, история матери Марии Скобцовой, русской монахини из Парижа, с которой Игорь Кривошеин когда-то вместе действовал в Сопротивлении и которая погибла в концлагере в Страстную пятницу 1945 года, накануне освобождения. Мать Мария канонизирована Константинопольским патриархатом, да и трудно было бы этого не сделать: вот уж кто действительно по заповеди отдавал собственную жизнь «за други своя», и не только в концлагере, но и задолго до того, кормя голодных и одевая раздетых во время депрессии тридцатых.
Но какая неудобная святая! Монахиня – а жила в миру, была человеком эмоциональным до страстности, даже курила, не строила монастырских стен, не писала благочестивых книг… Кривошеин не столько рассказывает о самой матери Марии (это до него прекрасно сделал еще один русский европеец – покойный священник Сергий Гаккель), сколько вспоминает о том, как ее имя возвращалось в российскую историю и как это было непросто.
Еще один важнейший эпизод, о котором идет речь в книге, связан с дядей автора, епископом Василием Кривошеиным, четверть века окормлявшим русские приходы в Бельгии (о нем вообще очень много говорится в книге, и неудивительно, это одна из самых заметных фигур в новейшей истории зарубежного русского православия).
В 1974 году был выслан из СССР Солженицын. Естественно, в советской прессе прозвучал целый хор голосов в поддержку этой «высылки отщепенца», присоединился к ней и голос одного митрополита РПЦ, не так уж и важно какого. Был ли это вынужденный шаг ради самосохранения? Или уже привычка поддерживать все, что исходит от власти? Владыка Василий немедленно отозвался своим собственным письмом, в котором дал совершенно иную оценку этому решению. Да сколько таких текстов было в жизни владыки Василия, он отзывался протестом на каждое ущемление свободы слова среди верующих в СССР…
Промолчать – значит предать истину. Но с другой стороны, как не впасть в политиканство, как ограничиться критикой конкретных неправосудных действий, не превращая ее в борьбу со всей советской властью, которой его бельгийская епархия в любом случае неподотчетна?
Где эта грань между совестью и партийностью?
Дядя и племянник обсуждали в письмах в том числе и это, и переписка приведена в книге.
Россия, как известно, страна, в которой за десять лет меняется абсолютно все, а за сто лет ничего не меняется. И книга Никиты Кривошеина, посвященная нескольким историям из частной жизни середины XX века, вдруг оказывается совершенно актуальной для России 2010-х годов.
Как все это знакомо:
патриоты стремились в русский Симбирск, а оказались в советском Ульяновске, а потом и вовсе за решеткой...
Или эта история про специалистов, которых система не терпит, но обойтись без них тоже не может, а потому покупает, – разве это не про наше время?
«Мы и русский патриотизм» – так называется беседа, которая состоялась у Никиты Кривошеина со студентами МГИМО в 2005 году. Как можно быть русским патриотом и одновременно настоящим европейцем? Хорошо, что наши будущие дипломаты смогли хотя бы в том конкретном случае убедиться, что такое бывает. И когда внешнюю политику нашей страны будут определять те, кто присутствовал на той встрече, может быть, она будет более взвешенной и продуктивной.
И то же самое касается европейского и при этом вполне русского православия и многих других тем, затронутых в книге. Впрочем, что книга? Один вид этого светлого и бодрого человека, Никиты Кривошеина, заставляет задуматься, какой не только «могла бы быть» Россия, но какой она была и остается – пусть даже с электоральной точки зрения такая Россия пренебрежимо мала.
