Цивилизация
В моем советском детстве не было никакого Рождества. Все приметы зимнего праздника были надежно связаны с Новым годом: елка, подарки, сказки про добрые чудеса и веселые приключения, уют новогоднего стола и встречи с родными. В конце концов, и Младенец Христос в советской версии праздника был заменен розовощеким пупсиком в шапочке, на которой был написан номер очередного года.
Потом пришли перестройка и возврат интереса к традиционным религиям — его еще назовут «духовным возрождением». Седьмое января стало выходным днем, а значит, появились длинные каникулы: кому лыжи с коньками да оливье с шампанским. Рождество приходило, когда оливье уже не лезло. А те, кто всерьез относился к православным традициям, сочиняли специальные версии «постного оливье» и всем объясняли, что наше отставание от Запада на 13 дней – это даже правильно и хорошо, что на Западе Рождество уже утратило свой смысл, превратившись в торжество потребительства, и что у православных есть возможность достойно подготовиться в выходные дни к празднику, неукоснительно посещая храмы.
В последние несколько лет мелькала даже бравурная статистика: храмы посетило столько-то сотен тысяч человек. Но если сравнить эти числа с общим населением страны, то окажется, что не так уж и много: год назад, например, на ночной, главной рождественской службе по данным МВД по всей России побывали 2,6 миллиона человек, т.е. меньше 2%населения.
А вскоре после этого пришел ковид. Жесткий режим самоизоляции был объявлен незадолго до Пасхи и всех застал врасплох: и настоятелей, и прихожан, и тех, кто привык заходить в храмы лишь кулич освятить. Как водится, реакция была очень разной: одни отрицали опасность, другие не выходили из дома, а третьи приняли свои меры предосторожности. Тогда на Пасху среди многих консерваторов слышен был громкий ропот: как посмели закрыть на Пасху храмы, антихристы?!
Теперь режим самоизоляции у нас гибридный, никто ничего не закрывает. Мы поняли, что ковид с нами надолго, и научились с ним жить.
Предпраздничная толпа в супермаркете — нормально, одиночный пикет на улице — жуткое нарушение. А в храмах по-разному: где-то все тщательно соблюдают дистанцию, носят маски и священники после каждого причастника окунают лжицу в сосуд со спиртом, а где-то ничего не изменилось.
И вот теперь наступает Рождество. Сколько людей придет в церковь в эту ночь? Совершенно точно — гораздо меньше, чем в прошлом году. Практически все настоятели отмечают, что число прихожан сократилось, и можно предполагать, что причина тут не только в боязни заболеть.
Для многих регулярное посещение храма было своего рода обязанностью — и вдруг этой весной оно стало крайне трудным, официально и вовсе невозможным. И оказалось… что можно жить и так. Некоторым понравилось.
Кроме того, оказалось, что самое строгое соблюдение правил благочестия не спасает от болезни. Среди священников много переболевших и умерших тоже немало, ведь они постоянно общаются с людьми, а церковные обычаи с целованием священных предметов не сдерживают распространение заразы. Так что же, в церкви, по-вашему, можно заразиться?! — с негодованием спрашивали некоторые этой весной. Ну да, можно, — признают они сами полгода спустя.
Но дело не только в этом. Пандемия и связанные с ней ограничения наложились на общие усталость и разочарование многих в тех идеалах, которые они связывали с церковной жизнью. Все девяностые и даже все нулевые церковь воспринималась как что-то совершенно неземное и закрытое от посторонних взоров, если ей и задавали вопросы, то исключительно о том, как встретить наступающий праздник и как вообще следует жить.
А в десятые годы все чаще и чаще стал возникать вопрос: а что там происходит внутри? Всегда ли церковные деятели соответствуют своим собственным проповедям? Как нетрудно догадаться, оказалось, что далеко не всегда. Точно так же певцы или артисты не всегда живут идеалами, которые прославляют в своем творчестве. Но руководство РПЦ, по сути, просто отказалось обсуждать подобные случаи и все стало списывать на «информационную войн против церкви».
Но если сор десятилетиями не выносить из избы, он сам начинает вываливаться наружу. Началось все с каких-то мелочей, со скандальных высказываний и отдельных эпизодов, а теперь разговор заходит уже о системных проблемах — например, о том, как воспитывали детей в закрытых от внешнего мира монастырских приютах.
Естественно, все они были разными, но, как нетрудно угадать, полная закрытость от внешнего мира и безграничная власть над телами и душами других людей не всегда сочетаются с мудростью и деликатностью, если сформулировать это максимально мягко.
Значительная часть общества просто устала от РПЦ, и это чувство вполне взаимно. Стало ли что-то меняться в поведении церковных иерархов в последнее время? Пожалуй, да. Патриарх Кирилл стал напоминать в своих выступлениях, что регулярно посещать церковь и водить в нее своих детей — обязанность всякого верующего, а священникам, например, напоминает, что свечи надо покупать только софринского производства (Софрино — торговый дом РПЦ и главный, если не единственный, производитель церковной утвари). Это понятно: падение посещаемости означает падение пожертвований, некоторые храмы поставлены уже на грань выживания. Да впрочем, только ли храмы?
И вот на последнем епархиальном собрании Патриарх заговорил о том, что вполне можно и «русифицировать» понемногу богослужение, чтобы прихожанам было понятно — сегодня оно ведется в РПЦ исключительно на церковнославянском языке, хотя почти во всех остальных странах используется и современный национальный язык. Шаг навстречу уставшим прихожанам? Да, но несколько запоздалый. Вокруг самой идеи допустить язык Пушкина и Достоевского в православное богослужение споры идут вот уже три десятилетия, и до сих пор не менялось ничего. За это время можно было подготовить, проверить и издать все богослужебные книги на полноценном русском языке, чтобы не пришлось теперь службы стихийно «русифицировать», кто во что горазд.
Церковь… употребляя это слово, мы привычно имеем в виду РПЦ МП, так сделал в этой колонке и я. Кто-то напомнит, что в нашей стране есть и другие конфессии и деноминации. Но… к какой конфессии относился тот хлев, в котором родился младенец Иисус? К какой деноминации принадлежала рождественская звезда? А ведь этот отход от организованной церковной жизни (не думаю, что временный) сопровождается укреплением горизонтальных связей: люди встречаются по домам, а то даже и в интернете, чтобы ощутить свою причастность к этому празднику. Кто-то скажет: пошлость, обмирщение, потакание тому самому западному потребительству. Может быть, и так.
Но я напомню: самые пронзительные слова о Рождестве в русском XX веке сказали поэты, которые в храмы не ходили, — Борис Пастернак и Иосиф Бродский. Все яблоки, все золотые шары и ночной кораблик негасимый из Александровского сада — они оставались с нами в глухие советские года и остаются сегодня. Все пройдет, а они останутся.
Первое Рождество в своей жизни я отпраздновал 35 лет назад, когда официально его еще не было. Нас с моей будущей женой пригласила к себе наша однокурсница, в квартиру в тихом московском переулке, с елкой и семейным застольем, как привыкли праздновать в этом доме еще с дореволюционных времен. На елке висели еще дореволюционные рождественские игрушки, потертые, неприглядные, но почти живые. Все было скромным, тихим и настоящим — и потому неистребимым. То была семья Евгения Борисовича Пастернака, старшего сына поэта.
