Цивилизация
— Вы, русские, теперь словно снедаемы ненавистью ко всем «понаехавшим», к людям иного цвета, иных взглядов, иной культуры. У вас Бирюлево в головах. Что с вами случилось?
— Ты говоришь «вы». А сам-то ты откуда? Родился в Москве, вырос, ходил здесь в школу…
Эти двое не выступают на телевизионном ток-шоу. И это не кино про толерантность, снятое на грант Министерства культуры. На ток-шоу принято орать, чтобы вставить свои бессмысленные пять копеек и «засветиться», не слушая других. Эти — слушают. Но не слышат. Из меня никудышный арбитр, когда все правы и неправы одновременно, когда что ни вопрос — риторический. Неужели настало время таких вопросов? Или безвременья? Такие диалоги на кухне становятся особенно часты, но и безрезультатны, когда все уже зашло в тупик. И когда хочется, чтобы наконец проломили стену этого тупика, обнаружив там свет, простор и волю. Проломить стену разве нам не под силу?
— Да. Я родился и вырос здесь. Но никогда на меня, по виду явного инородца, так часто подозрительно не косились в метро, в транспорте, в магазинах. Никогда я так не напрягался при виде «ментов», опять это их с ленцой, как бы вразвалочку: «Ваши документы». Словно всякий раз разочаровываясь обнаружением там постоянной московской прописки. Я чувствую себя, словно еврей в ранненацистском Берлине. Фашизм висит в воздухе, он в глазах теток в магазинах, брезгливо отстраняющихся при виде «чурок». Во взгляде гаишников, выискивающих за рулем, кто чернявее. В словах людей, говорящих в лицо «бомбиле», что с чуркой не поедут, заказывающих такси «с лицами славянской наружности». Он в бесконечных пафосных рассуждениях «людей из телевизора» о самоидентификации русской нации, которой-де пора выступить в роли строителя новой Империи.
— А ты хотел, чтобы мы получили удовольствие от нашествия миллионов орков, из-за которых уже толком не понимаешь, ты в Москве или уже в Москвабаде? Ты хочешь, чтобы великая культура великой страны сгинула под напором варваров? В этом ваш, русофобов, дьявольский план, писанный в кабинетах госдепа? Я боюсь ходить по улицам, которые на глазах превращаются в гетто. Почему надо дальше это терпеть? И про злобу: это ты перечитал московских блогеров, этих вонючих хомячков, живущих в ими созданном виртуальном мире. Страна — иная. Она добрее, великодушнее, шире во всех смыслах. И мудрее. Переиначивая профессора Преображенского — не читайте на ночь фейсбук. Нет никаких других новостей? Вот никаких и не читайте.
— А «гастеры»? Вы сами их сюда пустили. Потакая своим же иллюзиям о квази-СССР. А теперь депортируете. Вы любите менять правила во время игры, когда ход игры вас не устраивает. И возмущаетесь, когда ровно так же власть поступает с вами. Отрепетировав на «гастерах», она и вас завтра поставит к стенке раком — ноги на ширине плеч. Обыщет, конфискует, что ей приглянется, заедет по почкам и отправит в лагерь. И вы опять утретесь. В который раз.
— Ты ошибаешься. Сейчас русские проснулись. Наконец-то им надоело быть людьми второго сорта в собственной стране.
Наконец-то они задались великими вопросами: кто они, зачем они, в чем их миссия, что жизнь не должна быть бессмысленна, что великая так называемая либеральная идея о примате человеческой личности есть удел наций ширпотреба, у которых потребительство снедает дух. Мы — не такие. Мы — не одни из этих, бредущих по истории вереницей баранов. Только нам по силам было сокрушить фашизм — и это не случайно. Как не случаен рост сейчас числа волонтеров, числа неравнодушных. Русские задумались, по-умному говоря, какова их самоидентификация. Это после того, как они уже напомогали отсталым окраинам. Когда поднимали казахскую целину ценой опускания в грязь и прозябание русской деревни.
— Когда я вижу ваши споры о самоидентификации, мне слышится там лишь одно — «погром». Это комплексы бывшей Империи, фантомные боли сгинувшего величия. Вы не можете смириться, что «какие-то хохлы», бывшие малороссы, еще и государство свое имеют, и в Европу намылились. Не говоря о грузинах. Вы говорите «таджик», а подразумеваете — «кавказец». Для вас что ваши сограждане — чеченцы, дагестанцы, что узбеки с таджиками. Любите говорить о суверенитете и территориальной целостности, а проведи опрос за или против виз для дагестанцев — результат будет тот же, что и для среднеазиатов.
— Когда люди приезжают в Москву, то должны вести себя, как здесь принято, а не как в их ауле. К тому же они в родном ауле так себя не ведут. Я же не вламываюсь в «их монастырь» со своим уставом…
— А ты попробуй — будет уже по третьему разу за четверть века. Если вы себя сами не уважаете, то почему вас другие должны уважать? Какие такие замечательные нравственные ценности вы с собой нынче ассоциируете? Уважение к старшим, к закону? Справедливость? Уважение к собственной культуре? У вас старикам почет, а инвалидам уход и сохранение их человеческого достоинства? У вас великие свершения в экономике и науке, а сонм нобелевских лауреатов докладывает президенту один проект головокружительнее другого? Вы заслужили такого отношения. С вами не хочется ассимилироваться. В этом котле, в отличие от американского melting pot, не хочется вариться. Потому что на месте Толстого-Чехова-Достоевского — нынче пустыня. И лишь Сорокин все предрекает вам унизительный упадок, а вы все никак не поверите, все лижете свой сахарный Кремль.
— Не волнуйся, сейчас как раз зреет решимость навести порядок. Закрыть границы для тех, кто не хочет считаться с нашими правилами. Выгнать всех взашей, кто тут по подвалам прячется. Проверить, кто какие квартиры кому сдает. Вся система иностранного труда держится лишь на коррупции. Они занимают наши места, потому что ползарплаты отдают «крыше». Это и есть начало очищения. На сей раз никаким ворам, жирующим на приезжих рабах, не удастся загнать этого джинна обратно в бутылку. Терпелка кончилась. Мы долго запрягаем, но быстро едем…
— …а я думал, что жестко спать. И как же вы договоритесь с «крышей»? Вы уже вычистили голову своей сгнившей рыбе? Вот ты недавно Думу критиковал: мол, у нее одно на уме — запретить, ограничить, повысить штрафы и ужесточить наказания. Сейчас в Думе — очередная порция законов, суть которых — ограничить и запретить. Хинштейн и Яровая соревнуются с Жириновским: кто оттопчется ярче на пресловутых мигрантах. Пребывание в стране из безвизовых стран как бы Содружества Независимых Государств (этот гомункулус еще жив?) — не больше 45 дней раз в полгода, ужесточение прописки-регистрации, какие-то квоты, «трудовые карты», контракты на границе, дактилоскопия, уголовная ответственность за использование нелегалов. И весь народ — такой же. С радостью поддерживает облавы, депортацию, запреты, штрафы, посадки и преследования. Всех, кроме себя. Меня, мол, это никогда не коснется.
Все время вы зарекаетесь от тюрьмы. Поддержали бы и публичные расстрелы, собираясь на площадях с детьми и собачками поглядеть на экзекуцию, «фоткая» на мобилы.
Вы, с вашим долготерпением ко всему, что унижает человеческое достоинство, забыли, что кроме репрессий в мире придуманы другие методы управления. Но у вас никогда нет пряника, нет поощрений и положительной мотивации. Только кнут. Вы не признаете, что кроме ненависти, злобы и зависти есть добро, благожелательность, милосердие. Словно у вас выключили стремление к счастью. Оставив только приспособление к злу и подлостям жизни. Вон на днях ваш патриарх выступал. Он ни разу даже не произнес слово «милосердие». Патриарх! Будто политрук перед атакой на фронте. Все про силу духа, про мужество и организацию. Про то, что общество, мол, испорчено благами цивилизации. Ни слова про то, что испорчено оно совсем другим. Взаимной злобой и ненавистью, цинизмом, двуличием, несправедливостью, лживостью всех, начиная сверху и кончая самими попами.
К вам тянулись бы миллионы со всей Земли, стремились бы попасть сюда, став частью вашего русского мира, приняв его нормы и правила, если бы вы действительно стали тем самым «светлым замком на холме», где царят справедливость, гуманизм, милосердие и взаимопомощь.
— Мы станем такими, уже скоро. Пока Запад гниет в разврате, гомосексуализме и педофилии, у нас начинают думать о традиционных семейных ценностях. Многие западники нам завидуют: мы — последний оплот «нормальности». Ты просто отказываешься это видеть. Мы можем временами давать слабину. Когда кажется, что уже все, конец, распад и катастрофа. Но именно в такие моменты в наших людях поднимается то, что другим не под силу. Они не раз вытягивали страну и свою цивилизацию на рвущихся жилах, на смертном хрипе, на истошном упорстве, когда кажется — уже нет надежды. Так будет и теперь.
— Теперь вы, как общество, беременны фашизмом. Ваше «русское государство», будь оно вами-таки построено, станет «последним ура» вашей цивилизации. Вам, наверное, уже не избежать испить эту чашу до дна, чтобы наконец понять, что вы так и не прошли покаяния после того, как истребили миллионы своих же сограждан. И сейчас опять хотите «пор-р-р-рядка». Хотите лагерей, паспортного режима, доносов на соседей, хотите этнических чисток и депортаций по национальному признаку. Вы хотите закрыться в осажденной крепости, а ключи выбросить в окно, чтоб не искушаться побегом. Вы и ваши власти (при вашем молчаливом рабском непротивлении) гробите экономику — в угоду глупости, безграмотности и корысти властвующих кланов.
Вы гробите общество, страну и остатки ее культуры, наделяя госуправление стилистикой дворовых паханов, в угоду хамоватому быдлу, которое якобы избиратель, и ему это нравится. Ну, наконец, уже выпейте эту свою чашу яда. Хлебните вашего доморощенного фашизма, пока кровь не пойдет горлом, и вы не одумаетесь, не скажете сами себе: хватит, мир спасет красота. И доброта.
— Ты говоришь банальности, которые были бы предопределены, могли бы сработать, если бы речь не шла о русских. У нас и в этот раз будет свой путь. Он будет удивительным, трудным, непредсказуемым, но и прекрасным. Мы — спасемся. Духовно. Мы поверим в себя, и в нас раскроются лучшие наши качества. Мы построим гражданскую нацию, где не будет ненависти одних национальностей к другим. Где все будет по правде и по справедливости. И эта нация будет построена на основе русского языка и русской культуры. Русский мир стоит на пороге великого возрождения. В конце концов, мы не истребили в своей имперской истории ни одного, даже самого малого народа. И они шли за нами. А мы всегда были, в конечном счете, к ним великодушны и милосердны.
— Но не к себе самим…
— Мы это исправим. Мы сосредотачиваемся. Мы — накануне.
Они не договорились. Мне остается лишь надеяться, что когда они продолжат доказывать собственную правоту, то не поубивают друг друга. Что их взгляды не встретятся через разделяющую их колючую проволоку. Что один другого не поведет на допрос, требуя признания в несовершенных преступлениях против Культа Государства. Или на расстрел, выполняя приказ о квотированных репрессиях инородцев, иноверцев и прочих «инаких» людей. Что один другому не всадит нож в спину на темной улице, которая «только для своих». А обращающиеся к ним муллы и батюшки не будут разжигать в их душах огонь презрения и ненависти друг к другу. И они примирятся вновь. И станет все как раньше. Нам говорят — что так было. И так будет. Неужели врут?
