Цивилизация
Уволенный в прошлом году с официальной должности в патриархии отец Всеволод Чаплин, по меткому замечанию нашего колумниста Андрея Десницкого, выступает теперь в другом качестве — эдакого Жириновского от православия. Он не стеснялся в словах, еще возглавляя синодальный отдел по взаимоотношениям с обществом, — например, радостно предвкушал скорое окончание «мирной жизни» и даже ядерную войну. Но прямое оправдание массовых убийств — это все-таки новый уровень.
«Что, в конце концов, плохого в уничтожении некоторой части внутренних врагов?» — вопрошал священник в прямом эфире радио «Эхо Москвы», когда разговор шел об Иосифе Сталине.
«Для назидания общества иногда необходимо уничтожить некоторое количество тех, кто достоин уничтожения», — отвечает он сам себе, ссылаясь на ветхозаветного Бога лично: тот, мол, убивал целыми народами.
Тут же Чаплин пустился в апологетику Ивана Грозного, олицетворяющего, по его мнению, «сильную власть, которая не остановится перед тем, чтобы жестко разобраться с внутренней «пятой колонной» и совпасть в этом с волей народа». А позже объяснил своим читателям в фейсбуке, что «христианские основы общественного устройства не просто могут, но и должны предполагать репрессии».
Мягко говоря, экстравагантные суждения отца Всеволода можно, конечно, отнести на счет его личного психоза или желания эпатировать публику — обычно именно эти мотивы приписывают выступлениям того же Жириновского. Но есть некоторые основания предполагать, что этим дело не ограничивается.
Вот Чаплин клеймит гуманизм, называя его «антихристианским, сатанинским мировоззрением», вторя не кому-нибудь, а патриарху Кириллу, который не так давно назвал тот же гуманизм источником чуть ли не всех бед двадцатого века — от большевизма до бомбардировок Югославии.
Вот он рассказывает, как Сталин «подстроился под народ» и тем застолбил место в истории — снова продолжая мысль предстоятеля о том, что «успехи того или иного государственного руководителя, который стоял у истоков… возрождения и модернизации страны, нельзя подвергать сомнению, даже если этот руководитель отмечен злодействами».
Роль отца Всеволода здесь не сводится к банальной провокации. Он договаривает то, о чем другие рискнули только обмолвиться. Через него часто проговаривается воинственная часть подсознания нашей элиты.
Многие из нас привыкли пребывать в расслабляющей уверенности, что решительную победу в наше время одержала постмодернистская эклектика, в которой демонстративная жестокость идей и суждений выступает лишь частью большой игры со смыслами. Типа, сказал — и сказал, что же, его всерьез слушать?
Это, правда, вступает в некоторый диссонанс с позицией российского законодателя, который предлагает приговаривать к реальным срокам просто за высказывания в соцсетях по некоторым острым темам. Но с таким подходом проще смириться в том числе и с таким законодателем.
Тем не менее сама возможность публичных высказываний подобного рода без дальнейшего обсуждения и осуждения легитимизирует агрессию как политический метод и уж точно не уменьшает уровень насилия внутри общества. Власти зачастую представляют их как концентрированную волю народа — характерно, что ею же отец Чаплин обосновывает право государства на насилие.
Вот, например, памятник Ивану Грозному в Орле — 72,6% опрошенных горожан поддержали его установку. Значит, такова историческая память нашего народа — можем ли мы ее не уважать?
Это симуляция консенсуса. Людей просят дать ответы на вопросы, в которых они по объективным причинам некомпетентны.
Едва ли исторические знания большинства граждан что Орла, что любого другого места России простираются дальше страниц школьных учебников и популярных телепередач. Главное «историческое» словосочетание последних десятилетий — развенчание мифа. Сначала развенчивали те, что поднимали национальную самооценку. Потом — те, которые по ней, напротив, били. А итог один — убежденность, что все всегда врут.
То, что сегодня выдается за «историческую память», на самом деле не что иное, как преподнесенная на блюдечке политика, опрокинутая в прошлое. А в ней все просто: хорошо — когда страна больше и политика жестче; плохо — когда меньше и умереннее. Так формируется обновленный пантеон исторических героев, который отражает не столько результаты научно-публицистических дискуссий, сколько успехи телепропаганды.
Можно сказать, что это честно: пусть будут и те, и эти; и западники, и почвенники; борцы с властью и строители государства. Мол, каждая социально-идеологическая группа имеет право на своих героев. Но на практике так не получается.
Все, что ассоциируется с коллективной властью, всякий раз побеждает в борьбе с индивидуальным правом. Архаика, запущенная в общественную жизнь без дополнительных пояснений, волной сносит сопротивляющийся ей прогресс.
В один день с отцом Всеволодом выступил еще один религиозный деятель — глава Координационного центра мусульман Северного Кавказа Исмаил Бердиев, который заявил, что не видит ничего страшного в женском обрезании, которое, по информации правозащитников, до сих пор практикуется в некоторых районах Дагестана. Он уверил, что оно «абсолютно никак не мешает здоровью» и служит для того, чтобы «женскую прыть немного успокоить». Дело даже не в наличии самой кровожадной традиции, а в том, что она, опять же, публично легитимируется. Средневековая жестокость воспринимается не как пережиток, а как норма.
Для тех, кто думает, что это касается только отдаленных уголков необъятной страны, сенатор Мизулина уже написала законопроект, который выводит насилие над близкими из уголовной сферы, переведя это в число административных правонарушений. Почти как предлагал «Домострой» — бить жену вразумительно, больно и страшно, но «вежливенько».
