Цивилизация
Что же получается: система дала сбой и не смогла адекватно отреагировать на предложенный ей перформанс? Или, напротив, показала свою политическую гибкость и, что, может быть, еще важнее, строгую приверженность закону?
И главное — концерт окончен, расходимся? Едва ли.
Где в России право, а где политика, попробуй разберись, но к тому, что первую скрипку обычно играет политика, кажется, привыкли почти все. И к тому, что из всех возможных решений власть, вероятно, выберет самое жесткое, а потом ее сторонники начнут кивать на «западный опыт», говорить, что могли вообще стереть в радиоактивную пыль, а смотрите, как гуманно получилось.
И именно поэтому такое большое впечатление произвели слова, например, Павла Чикова, руководителя Международной правозащитной группы «Агора», который на пальцах и статьях УК объяснял, что Павленского просто не могут посадить.
Сначала его обвиняли в вандализме — за это тюремное заключение не полагается вовсе. Потом появилось обвинение в повреждении культурных ценностей со знаменитым уже объяснением, что в застенках Лубянки содержались деятели науки, культуры, литературы, а потому дверь туда имеет особую ценность. Здесь возможное лишение свободы до трех лет предусмотрено, но только при наличии отягчающих обстоятельств.
Отягчающих обстоятельств не нашли, Павленского отпустили в зале суда, а прокурорская формулировка особой ценности подожженной стены в приговоре осталась.
Вместе с ощущением, что власть не то что не могла посадить акциониста, а особенно и не собиралась.
Ныне мы хорошо знаем, как одно неосторожное движение в социальной сети может превратить человека в экстремиста. Да и принцип «был бы человек — статья найдется» никто не отменял. Но в этом случае следствие и суд проявили просто-таки чудеса гуманизма. Почему?
Самое напрашивающееся сравнение, действительно, с делом Pussy Riot. Весной-летом 2012 года власти было остро необходимо дать убедительный риторический ответ «белоленточной оппозиции». Танцы в храме Христа Спасителя подвернулись вовремя.
Вы нас обвиняете в коррупции — мы вас в стремлении осквернить все святое.
Медийная шумиха вокруг суда стала первым актом консервативной мобилизации, в ходе которой государство предстало в образе защитника исконных ценностей большинства против «иностранных агентов» всех сортов. Отпустить девушек тогда означало расписаться в неспособности зачистить «скверну».
А через несколько месяцев стране было явление «скрепы».
К тому же отличие акций Павленского в том, что они не направлены персонально против первого лица и не задевают пресловутые «чувства верующих», которые в постсоветской России стали одной из основ идентичности.
Все это должно было привести к выводу, что Павленский с очередной акцией у тюремных стен куда безопаснее, чем томящийся внутри них.
Чем он отличается от обычного пользователя интернета, размещающего у себя на странице какой-нибудь страшный сепаратистский комментарий? Тем, что действует не в малопонятном большинству наших граждан сетевом «подполье», о котором и так ходят пугающие легенды, а бросает вызов в открытую.
Значит, судить по всей строгости — показать не силу, а скорее страх.
Жесткость должна быть умеренной, по необходимости. Профилактической, предупреждающей, а не тотальной. И это один из ключевых modus vivendi сегодняшней эпохи. Заодно и обывателям, не сведущим в особенностях современного искусства, показывается, какая у нас «колонна» — не только пятая, но и бесноватая: тестикулы к Красной площади прибивает, шины на мосту жжет, двери поджигает… Ну что с них, убогих, взять?
Впрочем, и сам Павленский сумел задать властям задачу, решить которую оказалось совсем непросто.
Он не морализатор, обличающий лицемерие государства, как классические советские диссиденты («Уважайте свою Конституцию!»), или даже по-своему те же Pussy Riot («панк», но именно «молебен», с подтекстом «не отнимете у нас нашего бога»). Ответ проверен десятилетиями — не учите нас жить.
Нет, он занимается этаким айкидо от постмодерна: провоцирует государство на то, чтобы применить максимальную силу, обращая ее в слабость. Проститутки, которых он приводит в качестве свидетельниц защиты, оказываются полностью согласными с формулировками обвинения. Сам он требует переквалифицировать собственные действия на статью «терроризм» и молчит в знак протеста против отказа. Силовики в последний момент начинают искать ему соучастников, а он превращает их в соавторов своего огромного перформанса.
Все, что может в такой ситуации государство, — отступиться, сделать вид, что не замечает плакатный посыл художника, и отнестись к нему как к юродивому нашего времени. Это вам не Pussy Riot, которые сделали из собственного суда политический манифест и тем самым только помогли в деле мобилизации противников.
Проблема в том, что не очень ясно, как поступать с Павленским дальше. Если он продолжит делать эпатажные акции и сохранит специфический, но тонкий вкус к современному акционизму, то любая новая реакция обречена стать его победой.
Не наказать — значит разрешить. Наказать — включиться в его игру.
Проблема в том, что правильный ответ на этот вызов лежит не в области искусства и даже не в области политических технологий. Перформанс Павленского будет существовать, торжествовать и становиться частью мирового акционизма ровно до тех самых пор, пока юридическая составляющая судебных решений будет выглядеть так, будто она художественно переплетена с политической.
Художник оказался слишком бесцеремонным, а потому опасным свидетелем весьма деликатных отношений между некоторыми ветвями власти в стране.
