Цивилизация
— Недавно фейсбук заявил о намерении ввести кнопку «дизлайк», хотя довольно долго от нее открещивался. Как появление дополнительной кнопки, на ваш взгляд, повлияет непосредственно на людей? Все-таки значение фейсбука сложно переоценить, теперь его посещает около миллиарда пользователей в сутки.
— Насколько я понимаю, Цукерберг изначально не хотел ставить кнопку «не нравится», чтобы не давать людям возможность выражения негативных эмоций. Сейчас речь, вероятно, идет о расширении эмоциональной палитры.
Тут важны два аспекта. Первый – так называемая предвзятость медиа. Устройство инструмента прямо предопределяет результат его использования. Скажем, в США есть такая ассоциация стрелков, так вот они настаивают, что инструмент сам по себе нейтрален, что убивают люди, а не ружья. Конечно, это не так. Да, убить можно и молотком, но именно ружье самим своим устройством предназначено для того, чтобы метко поражать живую плоть на расстоянии. Кстати, молоток – тоже хороший пример предвзятости медиа. Марк Твен говорил, что
когда у тебя в руках молоток, вокруг оказывается что-то сразу много гвоздей.
Поэтому набор кнопок, выражающих эмоции, прямо влияет на те или иные настроения в экосистеме. Так что риски тут есть.
Второй аспект: конечно, важно не только устройство экосистемы, но и исходная культура людей, которые ее наполняют. В одних странах риски злоупотребления негативными эмоциями могут оказаться выше, чем в других.
— Видимо, как раз у нас и будут выше?
— Боюсь, что да. Мы страна преимущественно письменная, у нас большой пиетет перед письменным словом, но не очень развита культура публичной дискуссии. Следовательно, не очень хорошо разработаны сдержки и ограничения, применяемые в публичном диалоге. И если дать лишнюю техническую возможность выражать негативные эмоции в сетевом общении, то негатива станет больше.
— По поводу одного миллиарда на фейсбуке – какие опасности и возможности, на ваш взгляд, несет концентрация всех интернет-пользователей на нескольких ресурсах? Все-таки одно время все ждали диверсификацию сети, что каждый найдет себе сайт по вкусу, а теперь мы видим, что все эти миллиарды сидят на одних и тех же площадках: фейсбуке, твиттере, ютюбе.
— Примерно в 2011 году появились предсказания о том, что традиционный открытый веб умирает, что люди переместятся на закрытые платформы, вроде фейсбука или еще каких-то приложений – тогда как раз был пик моды на планшеты. Но этого не произошло. Пока я не вижу опасности, что весь интернет схлопнется до размеров условного фейсбука. Да, концентрация потребления на обособленных платформах заметна, но и открытый веб сохраняет свою значимость. Просто потому, что тому же фейсбуку все равно нужна открытая внешняя среда для миграции контента и обмена ссылками.
Есть такое число Данбара, определяющее, что человек не может иметь более 150–200 устойчивых связей с другими людьми. Мне вот любопытно, нет ли своего рода «числа Данбара», ограничивающего количество связей для целой общности людей. Кажется, фейсбук уже достиг этой величины – 1,5 миллиарда. Это как раз население Китая, другой крупнейшей общности людей. Вдруг более крупные общности попросту невозможны.
— Почему вы думаете, что это ограничение для соцсетей все-таки действует?
— Вероятно, в противном случае соцсеть начнет распадаться архитектурно, она перестанет быть единой экосистемой. Сейчас фейсбук, условно, скреплен европейской языковой общностью. Даже фейсбук-сообщества на других языках в рамках своей культуры выглядят, скорее всего, вестернизированными, как, например, в России. Я думаю, что для таких наднациональных сверхсообществ естественным ограничением является именно язык или, шире, близость языковых культур.
Настоящим шоком для цивилизации станет внедрение браузера, способного переводить с одного языка на другой незаметно, без усилий со стороны пользователя. Представьте, вы открываете китайский сайт и все на нем понимаете. Или пишете далекому другу в Суринам, и он тоже все мгновенно понимает без проблем.
Такой мультиязыковой браузер станет катастрофой для нынешнего цивилизационного устройства.
Потому что последним бастионом национальных культур в их противостоянии с глобальной деревней является именно язык. Он надежно защищает от влияния «иного». Скажем, более 70% населения России никогда не были за границей, плохо знают другие языки, не общались близко с носителями друг культур. Язык охраняет самобытность нации. Теперь представьте, что этого аквариума нет и любое инокультурное проявление легко приходит прямо в быт непривычного к этому человека. В том числе самое страшное — внешняя оценка его культуры, его образа жизни, возможность сравнивать напрямую, без толкователей. Если этого барьера не станет, все «чужое» хлынет и немедленно вступит в конфликт со «своим».
— И получится еще одна Вавилонская башня.
— Абсолютно верно. Я думаю, что в горизонте лет пяти-семи такой браузер появится. Эта революция подкрадывается: автоматические программы перевода уже позволяют довольно сносно понимать смысл написанного на другом наречии, они уже встроены в интерфейс, например фейсбука, но пока еще нужно нажать кнопку. Конечно, профессиональные переводчики всегда спорят о качестве такого перевода, но я ставлю на то, что инженеры, которые этим занимаются, прекрасно осведомлены о проблемах и постоянно улучшают программу. Этот процесс неостановим — экосистема рано или поздно добьется сама от себя нужного качества.
Если печатный станок, согласно Маклюэну, создал национальные государства, то мультиязыковой браузер, наоборот, разрушит сам принцип национального государства, на котором строится современный миропорядок.
Строго говоря, такой браузер и есть полная реализация идеи интернета. Сейчас, до появления этой функции, мы имеем дело всего лишь с его зародышем.
— Долгое время мы ждали от интернета глобализации и унификации мира, а теперь сталкиваемся с попытками многих стран, в том числе и России, национализировать интернет. Насколько эти попытки оправданы и можно ли, в принципе, превратить единую сеть в сотни самостоятельных национальных сетей?
— Движение в этом направлении возможно, но конечная цель, то есть полный контроль сети, вряд ли достижима. Ведь главная ценность сети – ее способность вовлекать, а не отталкивать. Закрыть сеть, означает, по сути, от нее отказаться, то есть расстаться со всем, для чего ее используют. Скажем, рабочим интранетом, то есть полностью контролируемой закрытой сетью, например, в банке, пользуются только по необходимости, но не по своей воле. Так-то она никому не нужна.
Тем не менее попытки ограничения интернета предпринимаются, порой довольно успешные. В целом их можно подразделить на две группы.
Первая – традиционные запретительные меры, иногда репрессивные заборы, которые возводятся на пути контента. Эти заборы, в общем-то, легко обойти, но они хорошо работают на больших массивах. Грубо говоря, порожек высотой 2 сантиметра закрывает 80% потока. Остальные 20% могут его преодолеть, но это уже неважно, они не дадут опасного для контролера эффекта. Скажем, великий китайский файервол закрывает нежелательную информацию для масс. Как говорят, его достаточно легко обойти, но необходимые усилия предпринимает относительно небольшое количество активистов и на общую политическую ситуацию это не влияет.
Второй способ контроля интернета – собственно сетевой. И это очень интересно. По сути, в сеть закладываются параметры, при которых она начинает сама себя регулировать нужным образом. Например, в том же Китае придумали устанавливать в браузере опцию доноса на нежелательный контент, персонализовав ее в виде анимированных персонажей, мальчика и девочки в форме полицейского. Их зовут мелодичными именами Jingjing и Chacha. Кликнув на киберполицейского, можно легко и весело донести куда следует на контент, размещенный на этой странице.
Это удивительное изобретение, своего рода краудсорсинговая цензура, когда сама природа сети используется против природы сети.
Потенциал краудсорсингового доносительства при правильном дизайне превосходит любую систему стукачества из известных доныне. Кроме того, эти фигурки самим своим присутствием уже дисциплинируют пользователей.
Аналогично: огромный потенциал у кросс-анализа больших данных, персональной информации, связей пользователя – то есть у специфических цифровых технологий. В этой же группе средств контроля находятся ботофабрики и так называемое интернет-ополчение, если использовать термин одного нашего специалиста по теме. Управляемый вброс массивов контента на нужной тематической волне способен искажать и поисковую выдачу, и поведение вирусного редактора. Это более «умное» направление контроля интернета, и оно, безусловно, будет развиваться – как для борьбы с терроризмом и всем нехорошим, так и для политического контроля.
Но в целом на определенном этапе чрезмерного регулирования интернет просто может потерять свою привлекательность для пользователей. Сумеют ли контролеры установить желаемый для них уровень контроля и при этом не убить привлекательность пользования сетью – это вопрос интеллекта и технологий.
— А с чем в принципе связано это желание?
— Тут необходим исторический экскурс. В странах Западной Европы каждая волна медиа сопровождалась неким периодом привыкания. Скажем, первые газеты, предназначенные фактически для элит, появились в начале XVII века. В середине XIX века изобрели паровой печатный станок и дешевую бумагу, производство прессы удешевилось, появились массовые газеты — penny press. Возникла современная журналистика. То есть распространение газет от элит к массам заняло два века, за которые как раз примерно и сформировалась политическая система, пришедшая в виде всеобщего избирательного ценза за голосами того же массового читателя.
В первой трети уже XX века появилось радио, еще более массовое СМИ, которое вообще не требует грамотности. Оно сыграло важнейшую роль в становлении фашистской, коммунистической и коммерческой империй, то есть в становлении современной рекламы и пропаганды. Далее пришли телевидение и интернет. Каждая волна медиа создавала новые общественные отношения. И хотя периоды между этими волнами СМИ сокращались, но общество все же успевало поступательно переваривать новые форматы медиа. Тут очень важно это поступательное движение.
Сейчас многие страны включаются в эволюцию медиа сразу на поздней стадии, на стадии интернета, не пройдя привыкания к газетам и к той политической культуре, которую газеты формировали.
Во многих регионах Азии и Африки радио и телевидение приходят вместе с интернетом, а печатный период вообще может быть пропущен.
Традиционалистские общества, привыкшие к тому, что информация, предварительно отфильтрованная, поступает сверху вниз по архаичным каналам, неожиданно оказываются в системе, где авторство освобождено, где информация может быть сообщена кем угодно кому угодно. Люди к такому не привыкли, они хотят санкционированной информации из уполномоченных источников. Отсюда, кстати, стереотип, что блогеры непременно врут, а журналистика, стало быть, — честная, ответственная, профессиональная деятельность, с факт-чекингом, облеченная доверием общества.
Никогда прежде журналисты не получали таких лестных эпитетов в свой адрес.
Все это — тоска по санкционированной информации, свойственная традиционалистским обществам, в том числе и российскому. Многие люди предпочтут получать информацию из ограниченного числа санкционированных источников, из условной программы «Время». Да, люди подозревают, что в программе «Время» могут и приврать, но это ничего, все равно все понятно, система координат задана. Теперь же монополия программы «Время» на картину мира рухнула. Поток распался на тысячи ручьев, и каждый пользователь собирает свое русло, что очень затратно и некомфортно.
Я считаю, что процессы, связанные с «цветными революциями», религиозный экстремизм, международное напряжение, все это «новое средневековье» — это реакция на слишком быструю эволюцию медиа последних лет. Традиционалистское сознание, которое находится еще на стадии информационного вещания «сверху-вниз», вступает в конфликт с открытой архитектурой сети, с освобожденным авторством. В этом смысле
теракты и религиозный экстремизм – это плата человечества за успешные стартапы Силиконовой долины.
Адаптация как-то идет, но процессы будут крайне болезненными. Не будем забывать, что печатный станок Гутенберга привел к религиозным войнам, революционному и реакционному террору, перекроил карту Европы, заселил три континента политическими, экономическими и религиозными беженцами.
Полагаю, что нас ждут катаклизмы, сопоставимые по масштабу.
— Любопытно еще, как повсеместная информатизация и ускорение потоков информации сочетаются с контртенденциями – люди выбрасывают телефоны, удаляются из соцсетей, садятся на строгую информационную диету.
— Представьте, из двухмерного пространства мы перепрыгнули в двенадцатимерное. Конечно, это шок. Неизбежно возникают обратные реакции.
Дело в том, что происходящие в медиа перемены не ограничиваются изменением личных или социальных привычек. Как показывает, например, Николас Карр,
при переходе от книги к мультимедиа происходит физиологическая перестройка мозга.
Чтение задействует языковые центры, а интернет-серфинг – задачные. Мозг же обладает так называемой нейропластичностью: какую его зону задействуешь, та и развивается. Поэтому умение ловко потреблять информацию в интернете развивается в ущерб способности к длинному чтению. Интернет-серфинг, кстати, очень полезен для стариков. Ведь мозгу приходится незаметно решать множество мелких задач: кликать — не кликать на ту или иную ссылку. Говорят, эта незаметная тренировка чуть ли не от болезни Паркинсона помогает. Но мозг молодого человека при переходе общества от книги к онлайну утрачивает способность к концентрации.
Вообще-то, длительная концентрация внимания на отвлеченном предмете человеку изначально не была свойственна, а в дикой природе даже опасна – могут съесть. Или попадешь под лошадь. До книги концентрироваться долго на одном объекте умели только жрецы и охотники.
Благодаря Гутенбергу умение фокусироваться на абстрактных мыслях физиологически изменило мозг миллионов людей, что привело к взрывному развитию науки, открытию вакцин, полетам в космос.
Сегодня мультимедийное воздействие на мозг выводит нас на новый виток спирали. У старшего поколения, может быть, еще есть какой-то иммунитет, какая-то рефлексия по поводу перехода от книги к онлайну. Но самая большая проблема здесь – воспитание детей. У них не было опыта социализации в офлайне, они думают, что интернет – это то, что было всегда. И у них вообще не было опыта длинного чтения.
— Значит ли это, что они, когда вырастут, перестанут открывать вакцины?
— Есть такой риторический прием. Например, на знаменитый вопрос Николаса Карра о том, делает нас интернет тупее или умнее, я отвечаю – «да».
Если подробнее:
человек как вид, безусловно, станет более продвинутым. Человек как особь очень много потеряет.
Но эволюция всегда работает для вида, а не для особи. Особь в процессе эволюции всегда страдает.
Вопрос в том, не случится ли каких-то слишком тяжелых, роковых событий, которые помешают переходу от общества текста к обществу интернета. Такой риск есть. А ведь это еще не финальная точка медиаэволюции. Сразу за ней уже видны новые горизонты — пространственные медиа, погружающие медиа, наведенная реальность, имплантация устройств, наконец, подключение нервных окончаний к сети. То есть сразу, причем с ускорением, последуют новые фазовые переходы. Мы их осилим только в том случае, если нас не убьет скачками напряжения.
