Цивилизация
21 сентября 1993 года президент Борис Ельцин подписал указ №1400 о досрочном роспуске Верховного совета и Съезда народных депутатов РФ. В телеобращении в связи с изданием указа он заявил о невозможности продолжения сотрудничества с законодательной властью из-за превращения Верховного совета в «штаб непримиримой оппозиции», которая «подталкивает Россию к пропасти», и объявил о назначении на 11–12 декабря 1993 года выборов нового состава парламента. В ответ на это президиум Верховного совета в тот же день принял постановление №5779-1 о немедленном прекращении полномочий президента Ельцина, возложив обязанности руководства страной на вице-президента Александра Руцкого. Так открылся финальный этап противостояния исполнительной и законодательной ветвей власти, окончательно расколовший российское общество и завершившийся стрельбой по резиденции российского парламента из танковых орудий 4 октября.
Штурм Белого дома, 20-летие которого отмечается в России этой осенью, до сих пор является, пожалуй, наиболее противоречивым и поляризующим общество событием новой российской истории.
Даже спустя 20 лет абсолютная непримиримость позиций бывших сторонников президента и парламента продолжает сохраняться, а любые попытки критического анализа происходившего в Москве осенью 1993 года по-прежнему табуизируются. Особенно это заметно в либеральной среде бывших сторонников президента Ельцина, где даже простое стремление разобраться в причинах и последствиях кризиса 1993 года вызывает, как правило, бурю негодования.
Нежелание критически обсуждать события 1993 года, однако, не отменяет того непреложного факта, что в центре столицы той осенью погибло около 200 и было ранено около 400 российских граждан. И без обсуждения причин, предпосылок и последствий этой трагедии, без постановки вопроса об ответственности власти невозможно разобраться в постсоветской российской истории и извлечь из нее необходимые уроки. Ответственность же за происшедшее осенью 1993 года в Москве, что бы ни утверждали сторонники первого российского президента, во многом лежит именно на главе государства.
Борис Ельцин, избранный президентом РСФСР 12 июня 1991 года, оказался лицом к лицу с той реальностью, с которой два года спустя боролся с помощью танков и оружия. Съезд народных депутатов с Верховным советом во главе, избранный на 5-летний срок еще 4 марта 1990 года, обладал, согласно Конституции 1978 года, почти неограниченными полномочиями. Хотя после августовского путча 1991 года Ельцину удалось убедить съезд предоставить ему дополнительные полномочия, фактическим центром власти по действовавшей Конституции являлся парламент, который всегда мог использовать этот факт в политической борьбе. Что вскоре и случилось. По мере того как в течение 1992 года происходило все большее размежевание политических элит по отношению к проводимым экономическим реформам, конфликт между законодательной и исполнительной ветвями власти становился неизбежным. С лета 1992 года российская общественно-политическая жизнь была отмечена уже непрерывным противоборством между президентом и Съездом народных депутатов, каждый из которых в ситуации неопределенности полномочий и высокой степени легитимности стремился к абсолютной монополии на власть.
Однако подобного кризиса двоевластия можно было избежать, если бы до начала экономических реформ была проведена реформа политических институтов — принята новая Конституция и проведены «учредительные выборы». Первый цикл свободных выборов, проводимых после падения авторитарных или тоталитарных режимов, принято считать необходимым и центральным этапом демократического транзита. Возникновение в России кризиса дуализма власти чаще всего связывают именно с тем, что сразу после августа 1991 года не было предпринято ничего для установления новых, демократических правил игры, которые бы позволили осуществлять необходимую либерализацию экономики и демократизацию политической системы.
Эксперты в области демократических трансформаций, авторы книги «Проблемы демократического транзита и консолидации» Хуан Линц и Альфред Степан, в частности, отмечали, что, если бы в начале осени 1991 года были проведены выборы органов власти всех уровней, демократические силы, объединенные тогда главным образом в движении «Демократическая Россия», скорее всего, одержали бы на них внушительную победу. Это создало бы прочную базу для радикальной рыночной реформы, а президент, как можно предположить, получил бы мощную поддержку со стороны законодательной власти для формирования демократических институтов.
Популярность Ельцина осенью 1991 года действительно была очень высока, что могло обеспечить и ему, и его сторонникам необходимую поддержку на выборах. Возможность принятия новой Конституции также существовала: специальная конституционная комиссия приступила к разработке проекта Конституции еще летом 1990 года. Тем не менее политическая реформа, которая бы позволила устранить опасность дуализма власти и порожденного им кризиса, так и не была проведена. Вместо этого Ельцин направил свою энергию на то, чтобы убедить парламент, сформированный при прежнем режиме однопартийной диктатуры, в предоставлении ему дополнительных полномочий, и начал важнейшую либеральную экономическую реформу без формирования необходимой институциональной среды.
Примечательно, что сам Ельцин позднее признавал, что шанс реформирования системы на том этапе действительно существовал.
«Самой главной упущенной возможностью послепутчевого периода, — писал он в «Записках президента», — я считаю, естественно, возможность коренного изменения парламентской системы. Правда, сейчас нет-нет да и закрадывается мысль: а готово ли было общество к тому, чтобы выдвинуть других, «хороших» депутатов?.. Да, наверное, я ошибся, выбрав главным направлением наступление на экономическом фронте, оставив для вечных компромиссов, для политических игр поле государственного устройства. Я не разогнал съезд, по инерции продолжая считать Верховный Совет законотворческим органом, который разрабатывает юридическую базу для реформ, я не заметил подмены самого содержания понятия «Съезд».
Несмотря на это признание, очевидно, что политическая реформа, создание и легитимация новых институтов отнюдь не являлись приоритетами политики Ельцина — ни до, ни после октябрьских событий. Президент не только не отважился на серьезную реформу политической системы, но и пренебрег необходимым решением кадрового вопроса, отказался от проведения люстрации, которая позволила бы ограничить доступ к государственной службе и участию в политической деятельности лицам, скомпрометировавшим себя службой в советских репрессивных органах и на руководящих постах в советской Компартии. К слову, подобные меры имели огромное значение в ходе демократических трансформаций в странах Центральной и Восточной Европы.
Одержав победу над Верховным советом, президент предложил на декабрьский референдум проект новой Конституции, текст которой был поспешно подготовлен его окружением без консультаций с другими политическими силами (разрабатываемый до этого конституционной комиссией парламентский проект конституции, авторы которого выступали за премьер-президентскую республику, был при этом забыт). Фактически являвшийся «конституцией победителя», опубликованный лишь за месяц до голосования президентский конституционный проект не был, да и не мог быть ни отражением, ни основой политического и общественного консенсуса.
Главное же, что приказ Ельцина открыть огонь по строптивому парламенту после двухнедельного противостояния в октябре 1993 года продемонстрировал всему миру, что в российской политике, несмотря на декларативную приверженность демократическим ценностям, вновь возобладал традиционный принцип приоритета силы над правом. Ельцин, как и его сторонники, оправдывал свою расправу с Верховным советом и Съездом народных депутатов тем, что парламент, в котором преобладали реакционные коммунистические и националистические силы, представлял собой непреодолимое препятствие на пути рыночных и демократических реформ и являлся причиной все углубляющегося кризиса. Но, отдав приказ о расстреле избранного парламента, Ельцин не только нарушил Конституцию, но и окончательно разрушил доверие граждан к государственным институтам.
Этот приказ укрепил авторитаризм и произвол властей и повлек за собой цепную реакцию недемократичных решений, от навязывания суперпрезидентского проекта Конституции до военной операции в Чечне в 1994 году, недемократических выборов 1996 года и, наконец, назначения в 1999 году бывшего подполковника КГБ преемником во власти.
В основу режима отныне были положены не принципы верховенства права и прав человека, а право сильного. Перспектива же установления в России функционирующей демократии как системы подотчетности и подконтрольности власти становилась все более призрачной. А потому события октября 1993 года вполне могут считаться официальной датой завершения демократического проекта в постсоветской России.
Автор — исследователь Федерального фонда осмысления диктатуры СЕПГ, Берлин
