Цивилизация
В преддверии выборов 8 сентября «Газета.Ru-Мнения» поговорила с главами двух социологических центров о проблемах проведения, анализа и использования данных социологических опросов. Генеральный директор ВЦИОМа Валерий Фёдоров рассказал о телефонных опросах, причинах разницы в данных социологических служб, о службах-однодневках и подходах к оценке рейтинга мэра.
— Расскажите, есть ли особенности у предвыборных опросов этого года? Отличаются ли они чем-нибудь от предыдущих?
— Принципиального отличия я не вижу. В общем-то, мы предвыборными опросами занимаемся регулярно с 1993 года. Конечно, каждый раз пытаемся совершенствовать методики, задавать новые, более совершенные, точные, эвристичные вопросы. Но каких-то больших инноваций нет, потому что дело более или менее уже понятное. Открытия для себя сейчас делают те, кто впервые этим занялся. Вот, например, «Комкон», который всегда специализировался прежде всего на маркетинговых исследованиях, но политикой не занимался.
— И как вы оцениваете их дебют?
— Опыт — это «сын ошибок трудных». Многие вещи, которые всем, кто профессионально занимается политическими опросами, известны давным-давно, они для себя открыли только сейчас: например, они только три недели назад поняли, что, когда задаешь вопрос «За кого вы будете голосовать?», нужно не только фамилии кандидатов давать, но еще желательно и названия партий, их выдвинувших. Это логично, но эта логика возникает только тогда, когда ты этим занимаешься долго и профессионально, а не «кавалерийским налетом». Для профессиональных поллстеров, то есть тех, кто опросами занимается, это, конечно, не новость. Свои аналогичного характера открытия мы сделали много лет назад.
— Как влияют на результаты методы и форма опроса, выборка опрашиваемых?
— Очень серьезно влияют. Уличный опрос — это одно дело. Квартирный, личный опрос — совсем другое. Телефонный опрос — третье, интернет-опрос — четвертое.
— Какие методы выбирает ВЦИОМ в плане предвыборных опросов?
— Самым точным методом считается поквартирное личное интервью. Но тут тоже есть недостатки. Их много, но два главных назову. Первое — это довольно долгая история, когда интервьюеры ходят по домам. А во-вторых,
в крупных городах, и в Москве прежде всего, становится все труднее достучаться до респондентов. В дома просто так не зайдешь, везде консьержи, кодовые замки. Да и респонденты не очень хотят отвечать на вопросы. Значительное снижение их готовности участвовать – не наша российская специфика, а общемировая проблема.
Плюс в Москве все люди активные, мало кто дома сидит. Поэтому в столице мы активно практикуем телефонные опросы.
— В чем существенная разница между результатами телефонных опросов и личных?
— Одни и те же вопросы, если задавать их по телефону и в личном интервью, будут иметь разные ответы, разные результаты. Поэтому для телефонных опросов используются специально адаптированные формулировки. Сама анкета обычно меньше, больше тридцати вопросов точно не рекомендуется задавать. Ну и целый ряд других особенностей.
— Как именно влияют на результаты формулировки вопросов? Что обычно делается, чтобы этого избежать?
— Есть такое понятие: «когнитивный анализ опросного инструмента». То есть невозможно задать совершенно произвольный вопрос респондентам — очень велика опасность, что плохо сформулированные вопросы вызовут похожие ответы, будут порождать ложное знание, то, что называется артефактом. Поэтому перед тем как анкету запустить в поле, специально обученные люди занимаются когнитивным анализом. Чтобы, например, вопросы не допускали различных толкований, чтобы они были максимально простыми, ясными, понятными, не нуждающимися в дополнительных объяснениях. После анализа проводится пилотаж на ограниченной выборке — и уже после этого анкета либо утверждается, либо дополнительно корректируется.
— А насколько ситуативными являются ответы респондентов в предвыборных опросах?
— Конечно, они являются ситуативными. Потому что выборы — это ситуация, которая наступает раз в несколько лет. И абсолютное большинство респондентов, особенно у нас в стране, не особенно размышляют на тему политики, она для них такая довольно сложная и далекая сфера, не очень интересная. Но сама ситуация выборов заставляет включиться и подумать. Кто-то включается раньше, кто-то позже. Основная часть включается в последние 10–12 дней перед выборами.
— И последние результаты являются самыми точными, потому что люди включаются в политический процесс?
— Конечно. Во-первых, потому что они начинают хоть как-то размышлять над теми вопросами, которые мы им задаем. А во-вторых, влияет дистанция до события. Я вас спрошу о чем-то, вы скажете: я вот поступлю таким образом. Месяц пройдет, а вы поступите иначе. Почему? Вы передумали, может быть, или ситуация изменилась, или найдется еще десять тысяч причин. А если пройдет не месяц, а три дня, то вероятность того, что вы передумаете и поступите иначе, резко снижается. Поэтому, чем ближе ко времени выборов проводить опросы, тем они точнее.
— Почему у разных организаций, изучающих общественное мнение, сильно различаются результаты опросов?
— Множество причин. Например, опросы проходят в разное время. Причем не только в разные дни, но и в разное время суток. Скажем, вы делаете уличный опрос. Проводите его у станции метро. Но вы же понимаете, что люди, которые в восемь утра проходят мимо вас, и люди, которые проходят в двенадцать дня, — это совершенно разные люди. С телефонным опросом то же самое. Будете звонить в девять вечера — на одних людей попадете, в три часа дня — на других. Еще есть фактор самого инструментария, конечно, то есть формулировок вопросов и ответов. Человеку непрофессиональному минимальное различие в формулировках покажется несущественным. А человек, который на этом «съел собаку», сразу сможет понять, в какую сторону будет перекос при той или иной формулировке.
Еще есть такой момент, на который мало обращают внимания. Вот мы вопросы задали, ответы получили, все прекрасно, — а потом начинаем с этими результатами работать. В чем работа зачастую состоит?
Вот вы меня спросите: сколько людей проголосуют за Собянина? Я вам скажу, условно, 53%. И буду прав. А спросите «Комкон», сколько проголосуют за Собянина, они скажут: 64%. И тоже будут правы. В чем причина? В том, что я говорю обо всех, а они — только о тех, кто уже «определился со своим выбором». Кто из нас двоих прав? Да оба правы — и они, и мы.
Но результаты все-таки разные, и человеку несведущему в этих деталях запутаться легче легкого.
— Насколько существенна разница между самими результатами и их интерпретациями?
— Очень существенна. Более того, существует несколько точек зрения на то, где заканчивается сфера ответственности поллстера. Кто-то говорит: вот мы опросы провели, данные выдали — и умолкаем после этого. Дальше — это работа аналитиков, политологов, экспертов. А кто-то говорит: нет, мы на этом не заканчиваем работу, мы должны объяснить людям, как понимать те или иные результаты. Потому что они могут их понять с точностью до наоборот. Что, кстати, часто и происходит.
— А ВЦИОМ как считает?
— Мы стараемся все-таки интерпретировать поменьше. Но иногда от этого не уйти.
— Были ли такие ситуации в эту предвыборную кампанию, когда было очевидно, что результаты опросов были неправильно интерпретированы?
— Уровень интерпретации зависит, с одной стороны, от профессионализма интерпретаторов, а с другой стороны, от их доброй воли. Потому что профессионализм в данном случае — это умение работать с данными. Кто-то этим умением владеет, а кто-то нет. А что такое добрая воля? А вот что: вы можете сказать, что стакан наполовину полон, а можете — что он наполовину пуст.
Если, условно говоря, рейтинг Собянина снижается, то можно делать акцент именно на самом факте снижения. А можно — на темпе этого снижения. Думаете, разница несущественна? А вот и нет: дело в том, что в межвыборное время на политической и информационной арене никого, кроме мэра, просто нет, и основная конкуренция начинается, собственно говоря, за полтора-два месяца до выборов. У мэра вообще шансов повысить свой рейтинг в ходе выборов совсем немного, зато потерять — проще простого. Поэтому снижение рейтинга Собянина — это нормально и ожидаемо. Вопрос, какими темпами он снижается и до какого уровня? И растут ли параллельно рейтинги его оппонентов? Пересекутся ли эти кривые в точке выборов или нет?
Вот такой разговор, согласитесь, показывает ситуацию в совершенно ином ключе. А какой подход именно вы предпочтете — зависит уже от вашей доброй воли, а не только от вашего профессионализма.
— Как бы вы сами посоветовали относиться к предвыборным соцопросам, к их результатам?
— Доверяй, но проверяй.
— Каким образом?
— Во-первых, нужно доверять только тем организациям, с которыми ты более или менее знаком или, по крайней мере, видел их опросы до этого. А не однодневкам, пустышкам, которые, как чертик из табакерки, появились в день начала избирательной кампании, а после выборов исчезнут.
— Бывают и такие случаи?
— Таких очень много. Вот, например, штаб Навального делает свои опросы. Вам известна такая организация социологическая — штаб Навального?
— Нет.
— Но, тем не менее, опросы они делают. Поэтому первый принцип — все-таки надо доверять прежде всего тем, кто меньше зависит от конъюнктуры. Второй принцип — нужно проверять данные одного центра данными другого. Другого — но не менее авторитетного, конечно же. Потому что, если вы, например, наши опросы будете проверять опросами штаба Навального, то толку тут не будет, это сравнение зеленого с квадратным. Вы сравниваете данные научного центра, который 25 лет этим занимается, и данные политтехнологов, которые рассказывают о своих опросах в сугубо манипулятивных целях. То есть, условно говоря, наши данные надо сравнивать с данными Левада-центра, данными Фонда общественного мнения. Про «Комкон» я бы пока говорить не стал, потому что организация крупная, уважаемая, люди там работают профессиональные, но они просто с другого поля, маркетингового. Может быть, научатся — если занятие политическими опросами у них выйдет за рамки любительства.
— Как вы считаете, насколько данные соцопроса могут повлиять на избирателя?
— Конечно, могут. И влияют. Вопрос весь в том, насколько? Тут нет единой точки зрения. Например, Юрий Левада в свое время пришел к выводу, что 1–2% избирателей могут под влиянием данных опросов поменять свое мнение. Ну что такое 1–2% — много или нет? Вы скажете, что нет. А политтехнолог скажет: это немало, давайте будем штамповать опросы с удвоенной силой. Потому что 2% дорогого стоят. Вы, например, знаете о такой «технологии двойников»? В Екатеринбурге сейчас есть такой популярный кандидат от эсэров Бурков. Ему зарегистрировали в оппоненты двух двойников. Сколько они отнимут у него? Ну, 1–2%. Но и это считается очень немало.
В некоторых ситуациях 1–2% могут решить судьбу выборов. Поэтому, конечно же, борьба за символический ресурс социологических данных на выборах всегда идет очень остро. Даже если и меняют свое мнение под их влиянием всего несколько процентов избирателей.
— Вы считаете, с этим нужно бороться или нет?
— Мы с этим боремся где-то начиная с 1995–1996 годов. «Войны рейтингов» — абсолютно не новое, я бы даже сказал, рутинное явление. И мы в них руководствуемся девизом экзистенциалистов: бороться без надежды на успех! Победить невозможно, но бороться надо.
Беседовала Полина Рыжова
