Пока результаты скромные: за десять лет удалось снизить число тех, кто считает, что репрессии были, с 75 до 62%. Однако тенденция тревожная. И, разумеется, это постепенное размывание памяти обеспечено вполне скоординированными усилиями государственной информационной машины, первоочередной задачей которой давно является формулирование и распространение державной мифологии.
Постановка такой задачи понятна. Если отвлечься от, казалось бы, лишних этических вопросов, ее успешное разрешение должно сформировать корпус «национальной идеи», в котором нет места сомнениям относительно природы российского государства и его главных символов. «Историческая политика» или, точнее, идеологизация истории с этой целью не раз и далеко не только в России справлялась с заданием, тем самым делая гораздо более комфортной обстановку для власти. Ну и оправдания ее текущих злоупотреблений с помощью двух нехитрых тезисов – «и не такое можно делать во благо страны», и «мы тут еще с вами пока нянчимся, а раньше могли бы и убить».
Интересно, что среди согласных с тем, что в сталинском СССР практиковались массовые репрессии, 23% считают возможным повторение этого опыта.
Нет особых оснований причислять почти четверть респондентов к критикам оформляющейся судебно-правовой системы «третьего срока», поскольку какая-то их часть может считать репрессии по сталинскому типу желательными. Скорее этот показатель отражает отсутствие национального иммунитета к политике силового подавления недовольных, запугивания граждан и мобилизации населения с помощью страха.
Но самое замечательное в опросе ФОМ – ответ на вопрос, кто ответственен за массовые репрессии 1930-х годов. Разумеется, на этот вопрос отвечали те, кто признает сам факт репрессий. Так вот, 41% от числа ответивших, что репрессии все-таки были, причем репрессии массовые, не смог ничего сказать про то, почему они случились.
Это отличный сигнал для считающих Иосифа Сталина эффективным менеджером, а его методы в принципе вполне пригодными.
Дело, конечно, не в том, что дать ответ на вопрос «по каким причинам в СССР проводились массовые репрессии» легко. Напротив, для историков, социологов и антропологов здесь есть большое поле для дискуссий. Однако обычно именно такие вопросы получают однозначную оценку общественного мнения. Скажем, работорговля, практиковавшаяся южными штатами США, – это порок белых плантаторов и в целом европейской культуры (роль поставщиков рабов и культура рабства в Северной Африке как таковая в кругозор отвечающих, как правило, не помещается). И это правильно. Общественное мнение по своей природе не способно оценивать реальные исторические обстоятельства, зато может вынести им «интегральную» этическую оценку.
В нашем случае оно отказывается это делать.
Признающие, что массу людей сажали, пытали и убивали преимущественно ни за что, не могут даже предположить, почему так происходило. Не осмеливаются высказать свое мнение, пусть бы и ошибочное.
Вопрос об ответственности, соответственно, даже не стоит. Ну кто жалуется на то, что в России преимущественно континентальный климат, плохие дороги и прочие беды? Так сложилось, и пальцем ткнуть не в кого. Вот и тут то же самое.
Это фатализм. И, безусловно, для ценителей реставрации он более ценен, чем активное пособничество. Потому что пособники – они же конкуренты. А фаталисты – удобный материал. Сырье. Так вот, у нас не только углеводородов полно, но и людей.