Цивилизация
Спустя годы все кажется почти одновременным, и год, разделяющий революции — грузинскую розовую и украинскую оранжевую — как-то стерся, теперь это словно один юбилей, и в этом нет ничего странного — так легко происходит с воспоминаниями. Интереснее другое:
практически одновременными воспринимались эти события и тогда, семь лет назад, когда киевский майдан выглядел органичным и непрерывным продолжением ликующего Тбилиси.
Наступала, как казалось, эпоха. Оптимисты изучали карту наших неспокойных мест и делали ставки — кто следующий. Следующими должны были стать Казахстан и Молдавия, но не стали, а потом и вовсе была Киргизия, которую зачем-то тоже назвали цветной…
Оранжевой истории, оказавшейся такой короткой, вообще не дают тихо закончиться не только ее поклонники. Оранжевое увидят во взбунтовавшемся арабском мире, и эту метафизику не интересуют нюансы. Для тех, кто увидел в оранжевом вызов себе, главных оттенков всего два, и они между собой самым неразрывным образом связаны: испытываемый ужас и уверенность в том, что все тщательно организовано. А где находится координирующий центр — знает любой школьник. И потому все объявляется таким похожим — Тунис и Грузия, и площадь Тахрир уже называют майданом, и гражданин, наблюдая за происходящим в Ливии или Египте, должен разделить ужас своей власти перед всем оранжевым, и связь между Грузией, Киргизией и Сирией становится поистине генетической.
Различия между тем принципиальны. Киргизия, пожалуй, ближе, арабский восток — чуть более завуалировано, но, в общем-то, все эти случаи соответствуют привычным представлениям о крестьянском бунте. Можно сколько угодно рассуждать о борьбе элит, но без энергии обезумевших масс не было бы ни бегства Бакиева, ни суда над Мубараком. Крестьянские бунты редко меняют реальность, зато практически всегда сеют зерна следующего бунта, что в киргизском или египетском случаях мы и наблюдаем. Крестьянский бунт может привести к власти силу радикальную и мощную, отнюдь не ради которой все затевалось, и ее воцарение будет этим крестьянским большинством принято с восторгом, а окружающему миру только и останется гадать, изменились ли за время подполья «Братья-мусульмане» (организация запрещена в России) или нет. Но и этот режим вряд ли окажется стабильным, если, конечно, формой стабильности не считать Иран.
Есть еще один вид революций, с которыми сравнивали цветные, да и их вдохновители сами не возражали против таких аллюзий. Само по себе оранжевое — стилистический отсыл к польской «Оранжевой альтернативе», андерграундному протесту 1980-х. Да и вся жанровая сторона действа сначала в Тбилиси, потом в Киеве явно апеллировали к тому национально-освободительному, которое в те бархатные восточноевропейские годы было синонимом либерального. Многие поверили, и эта вера тоже стала частью образа, тем более романтического, чем глубже было последовавшее разочарование.
Цветные революции не имели и не могли иметь отношения к бархатным по той простой причине, что они вовсе не ставили целью кардинальную смену модели. Модель, как выяснилось, вообще не обсуждалась.
Цветная революция может состояться там, где прежняя одряхлевшая элита подписывает акт капитуляции перед выросшей в ее же недрах элитой новой. Но, как бы ни злословили, это все равно революция — в той мере, в которой при неизменности модели меняются правила игры.
Каждой эпохе своя революция, Шеварднадзе слишком долго тянул с назначением преемника, а в заветном списке видели себя десятки, из которых Саакашвили отнюдь не был первым. Побеждает в цветной революции тот, кто больше хочет этой победы, а не тот, кого вынесет наверх толпа. Цветная революция — легализация всех эволюционных накоплений. На майдане было признано сложившееся соотношение сил украинских элит, но без майдана реальность могла и восторжествовать. Цветная революция никого не уничтожает и не судит, свергнутые лидеры уходят на пенсию и иногда дают интервью. Но вопрос о власти никто не отменял, и вот тут возможны захватывающие варианты.
Михаил Саакашвили победил там, где никаких политических альтернатив не бывало со времен Георгиевского трактата. Они бы могли появиться при Шеварднадзе, но его непритязательный и необременительный стиль единоличной власти всех устраивал. Кроме, конечно, Саакашвили, который взял власть совершенно не для того, чтобы ею делиться. Явленный стиль Михаила Саакашвили, в котором он и не пытался скрыть зависть к российской вертикали власти, мог бы стать мечтой для любого цветного революционера, если бы их круг не оказался столь узким. И все логично. Саакашвили решил вопрос о власти в полном соответствии с законом цветного жанра. Как в полном же соответствии с ним решился этот вопрос в Киеве. Там и во времена Кучмы его монополия на власть отдавала некоторой условностью, у Кучмы, конечно, не было оппозиции, у него была фронда. Именно она на майдане была объявлена властью, а побежденной власти в соответствии с договором было совсем не трудно отстоять свое право быть нормальной оппозицией. С утверждением таких правил игры, по которым власть теперь сменяется в не самой демократической стране вполне демократическим путем, будущий реванш побежденных изначально был вплетен в революционную интригу.
И точно так же объективно все украинское развитие событий. Объективна паника тех, кто в ужасе пророчит теперь Украине Януковича навсегда и зовет новую революцию, в которую уже никто не верит.
Янукович навсегда на Украине больше быть не может, и это главный повод для поздравлений с окончанием майданной семилетки.
А в Грузии даже противники Саакашвили признают, что большая часть его проблем — следствие ошибок, к которым его никто не вынуждал. Совершенно, казалось бы, не обязательно было учинять жесткую вертикаль, выхолащивать парламент, издеваться над прессой — в общем, вытаптывать в Грузии все то, что могло тихо за ненадобностью преставиться при Шеварднадзе, но как-то счастливо уцелело. Но революция не меняет модели — она ее только адаптирует, в грузинском случае — доводит до крайности, россиянину до боли знакомой. И все могло бы обернуться таким удивительным парадоксом: мол, зачем было учреждать эпоху цветных революций, если в результате получилась пародия на страну, которая запрещает «Боржоми».
Но Саакашвили от этого вопроса всех счастливо спас, взявшись безжалостно выдергивать страну за волосы из ностальгического болота, в котором бы она пребывала бы еще десятилетия. Его драйв захватывает, он, революционер и реформатор, продолжает изучать опыт врага, и этот опыт тем ценнее, чем ближе конец второго срока. Революция давно отцвела. Просто потому что закончилась. Решив все, что могла решить.
