Цивилизация
Помнится, в декабре 2007 года, сразу после народного волеизъявления, я куда-то ехал в такси. По радио как раз оглашали итоги. Послушав, я спросил таксиста: «Как думаете, подделали?» «Конечно», — без раздумий ответил мой собеседник. Тогда я задал следующий вопрос: «А как думаете, если бы не подделали, результаты были бы такие же?» Задумавшись на секунду, таксист ответил: «Такие же». Оно конечно, если бы были такие же, то — рассуждая логически — их и не подделали. Но такая формальная логика чужда массовому сознанию.
Еще американские классики электоральных исследований, проведя анализ самых ранних достоверных данных, были поражены тем, насколько отсутствует связность в мышлении обычного гражданина о политике. За А иногда следует Б, иногда Ё, а иногда «эм-це-квадрат». Причина в том, что массовая публика не очень интересуется политикой, мало думает о ней.
Отвечая на вопросы социологов, люди воспроизводят стереотипы, почерпнутые из СМИ или из повседневного общения, не очень заботясь о том, чтобы их представления были логически связными.
К сожалению, подобная бессвязность отнюдь не чужда и мышлению людей, которые думают о политике довольно много и с удовольствием. Правда, возникает она по вопросам несколько более сложным, чем тот, который я задал таксисту. Таков вопрос о легитимности. Это слово слишком часто стало мелькать в российской политической речи и всегда в одном и том же контексте: «Вот не пойду на выборы, чтобы не повысить легитимность режима». Люди, которые так говорят, обычно не отрицают, что такая тактика будет способствовать фальсификациям и улучшит результаты «партии власти», которую, вообще-то, вполне устроят 90% голосов при 40-процентной явке, организованной административными методами. Да и невозможно это отрицать. Но вот легитимность… О, да… Это так важно… Главное, слово красивое. Многозначительное слово.
Легитимность, если кто не помнит, это вера подвластного населения в то, что у тех, кто имеет власть, есть на это право. Соответственно, нелегитимный режим — это такой режим, который держится исключительно насилием. Примеров в недавней истории мало, но они есть. Скажем, в 70-х в Экваториальной Гвинее правил Масиас Нгема Бийого. За время его правления примерно шестая часть населения — 50 000 человек — была убита. Остальные, естественно, боялись. Свергли Бийого специально нанятые для этой цели (говорят, не без участия Франции) марокканские коммандос.
Однако подавляющее большинство режимов, существующих в современном мире, обладают легитимностью в том смысле, что им приходится полагаться на насилие в гораздо меньшей степени. Граждане признают их право на власть без непосредственной угрозы наказания. В демократиях основу легитимности власти составляет ее электоральная разновидность. Это значит, что люди признают право политических руководителей на власть на том основании, что за них проголосовало большинство граждан. Даже если сам человек голосовал за других кандидатов, он принимает выраженную на выборах волю большинства. Сами выборы при этом признаются честными. Нечестные выборы, естественно, электоральной легитимности не создают.
При этом даже в демократиях выборы — отнюдь не единственный источник легитимности власти. Но мы живем в мире, где большинство населения все еще мирится с авторитарными условиями, и в стране, где демократии нет. Поэтому любопытно посмотреть на другие источники легитимности.
Когда-то главным, практически единственным ее источником была религия. «Несть власти, аще не от Бога». Сегодня религиозная санкция не так важна, но дело в том, что она является разновидностью более широкой категории, которая пережила религиозный фактор в политике. Речь идет о так называемой идейной легитимности.
Классический пример идейной легитимности — это коммунистические и иные тоталитарные режимы, где выборы проводились, но почти никакого реального значения не имели. Главное то, что правители обладали «правильным», основанным на «единственно истинном учении» видением действительности.
Мысль не новая (ее разделял еще Платон), но именно в прошлом веке она достигла полной реализации.
Разумеется, тоталитарные режимы дают экстремальный пример идейной легитимности. В демократических странах она тоже есть, но играет вторичную роль и строится не на идеологии, а на консенсусе по поводу ценностей. Политик, которые не признает базовых прав человека, публично сомневается в ценности демократии, отрицает волю народа, обречен быть маргиналом. Мягкие, допускающие плюрализм мнений формы идейной легитимности свойственны и большинству современных авторитарных режимов.
Однако преобладающая форма легитимности таких режимов основана на их претензии на то, что только данный правитель или данная правящая группа способны эффективно справляться с задачами государственного управления. Если граждане склонны с этим согласиться, то легитимность в кармане. От добра добра не ищут. Какая разница, что там было на выборах? Главное, они при деле и справляются: ВВП растет, зарплаты выплачиваются вовремя, пенсии индексируются. Ну что я буду перечислять? Включите телевизор.
Теперь зададимся вопросом: какая форма легитимности преобладает в современной России? Уж точно не электоральная. Во-первых, большинство граждан страны не верят в честность выборов. Во-вторых, даже те, кто верит, не считают выборы реальным средством приобретения власти. Об этом свидетельствуют все опросы общественного мнения. И виной тому не только десятилетие нынешней власти, но и крайне неудачный «демократический» эксперимент 90-х. В особенности гражданам России хорошо запомнился один эпизод 1996 года, когда политик с трехпроцентным рейтингом сохранил на выборах власть. К черту такие выборы, рассудили граждане.
Главным источником легитимности Путина и его власти всегда была и сейчас остается его претензия на уникальную эффективность. Правда, за последние год-два эта претензия стала менее убедительной. Жизнь налаживалась-налаживалась, а потом вдруг перестала, и игнорировать это трудно.
Но словосочетание «уникальная эффективность» подразумевает не только способность справляться с проблемами, но и то, что кто-то другой справился бы с ними хуже, чем действующая власть. И вот эта-то претензия до сих пор не опровергнута. Большинство наших сограждан верит, что альтернативы нет, потому что никакой альтернативы не видит.
Есть у российских властей и идейная легитимность. Конечно, до тоталитаризма далеко. Связной идеологии нет, да она и не нужна. Но есть набор тезисов, который усилиями СМИ постоянно доводится до сведения граждан: Россия поднимается с колен, Путин крутой, и поэтому Россию уважают, Путин не дает россиян в обиду и пр. Это мягкий имперский национализм, который, надо признать, встречает отклик в сердцах наших соотечественников. Тем более что оппозиционеры, как заметил однажды сам Путин, хотят лишь власти и денег, шакалят у посольств. Один только Путин защищает родные углеводороды от западных хищников, торгует ими по хорошим ценам, а на вырученные с продаж деньги повышает пенсии. В этом пункте два источника легитимности режима смыкаются, образуя довольно убедительный комплекс.
Отсюда простой вывод. Легитимность режима подрывают те, кто рассказывает гражданам о его вопиющей (на самом-то деле) неэффективности, обусловленной коррупцией и кумовством. Ее подрывают люди, публично сомневающиеся в искренности и правдоподобности патриотических деклараций властей. Но ее не подрывают и не могут подорвать те, кто отказывает режиму в электоральной легитимности. Потому что нельзя подорвать то, чего нет, и бессмысленно отрицать то, что для большинства совершенно не важно.
То, что некоторым наблюдателям кажется электоральной легитимностью, для самого режима и для его массовой аудитории давно уже стало аспектом эффективности. «Единая Россия» эффективна, потому что она способна побеждать на выборах. Говорите, выборы нечестные? А вот подите-ка в суд, самый справедливый в мире, да и докажите это. Не можете?
Потому что слабаки. Это борьба, разъясняет единоросс. Кто победил, тот и прав. У нас наши 65%, а что у вас? Да ничего. Допусти вас к выборам, все равно никто не проголосует. Доказать обратное невозможно.
И после этого на сцену выходит политик, считающий себя оппозиционным, и в позе оскорбленной невинности объявляет: «Ходить на выборы значит признать легитимность режима! Бойкот! Только бойкот!» Логики здесь примерно столько же, сколько у вышеупомянутого таксиста. Впрочем, меньше.
