Цивилизация
Определяя типичного сегодняшнего белоруса как «человека недовольного», белорусские социологи из Независимого института социологии, экономики и политики (НИСЭПИ) цитируют покойного Юрия Леваду, описывавшего по схожим поводам советского человека: «Его недовольство — направленное «на все»… В то же время оно практически не направлено никуда: это некое довольно устойчивое состояние общественного мнения, некий общий фон для всех его параметров и колебаний».
Цифры социологических сводок НИСЭПИ — повод для долгожданного торжества экономического детерминиста. Стоило обрушиться белорусскому рублю, взлететь ценам на бензин и в разы подорожать импорту, как немедленно в полтора раза выросло число тех, кто считает, что в первом туре полгода назад Лукашенко, оказывается, не выиграл. С 32,3% до 41,7%, то есть на треть, выросло число тех, кто вдруг осознал, что выборы были несвободными и несправедливыми. В общем,
дела в стране с дорогим бензином идут совсем не в таком правильном направлении, в каком они шли в пору дешевых кредитов.
С учетом изученного на арабских широтах все дальнейшее развитие событий биномом Ньютона не представляется: народ, лишенный привычных льгот, выходит на улицу, грохот пустых кастрюль наполняется свободолюбивым политическим содержанием, только вопросом времени и тактики становится крушение ненавистного режима с последующим возмездием тем, кто не успел его вовремя покинуть…
Но что-то явно не сходится. Дело не только в том, что показатели долгожданного общественного прозрения перемежаются с совсем не сенсационными данными о рейтинге президента. Он, конечно, обрушился — за полгода с 55% до 33,6%. Но ведь бывало и похуже: в том же 2003-м году он упал до 29%. Важнее то, что сенсаций в этой социологии вообще намного меньше, чем кажется поначалу.
То, что утерял Лукашенко, не досталось никому, кроме оппонентов с именами «Не определился с ответом» и «Затрудняюсь с ответом». Лидеры оппозиции как влачили свое социологическое существование в пределах статистической погрешности, так и продолжают в ней размещаться.
И странным образом показатели протестной активности белорусов отнюдь не являются рекордными.
Белорусская модель с точки зрения неизбежности революции несколько сложнее привычного представления о банальной и невыносимой диктатуре. То есть никакой демократии ни в одном из ее возможных проявлений. И в упорном следовании незатейливым политэкономическим взглядам президента Белоруссия достигает той крайности, за которой жизнь могла бы превратиться в трагедию, если бы все происходило в Северной Корее. В Белоруссии за этой гранью давно разыгрывается фарс, в котором у каждого своя маленькая роль, но вкус и страсть к игре обнаруживает только тот, кто играет диктатора, в связи с чем получается довольно убедительно, часто смешно, хотя иногда страшновато. В ходе этого представления граждане довольно долго живут в условиях потребительского бума, не задумываясь ни о природе товарного изобилия, ни о чуде дешевых кредитов, ни, понятно, о странностях торгового баланса. Граждане ни в чем не виноваты, они и не обязаны об этом думать, их дело — радоваться тому, что есть, сравнивать с тем, что было совсем недавно, и ездить за границу. Потому что это и есть
главное из того немногого, что отличает сегодняшнего белоруса от всех других наследников великого пролетарского прошлого: все здесь то же, та же вертикаль власти (которую Батька придумал первым), только Европа в нескольких часах езды.
То, что принято считать феноменом и диктатурой в центре Европы, для самих белорусов и есть жизнь в почти Европе, в которой даже лукашенковская диктатура — фарс. С понятными, естественно, неудобствами. И никто, по совести говоря, не удивился, когда все обвалилось с тем грохотом, который должен испугать любую власть.
А белорусская власть – это один-единственный человек, и он должен вести себя так, чтобы вся бесчисленная челядь твердо знала одно: время предать еще не пришло. Это же и есть главная формула любой власти такого типа, даже если это и фарс. Который не Северная Корея и никогда ею не будет, потому что никому не надо, чтобы голодные граждане прозябали на той убогой сцене, на которой этот фарс разыгрывается. Не нравится — иди курить в фойе, иди куда хочешь, и, чтобы получить право жить, не обращая внимания на постановщика, требуется лишь одно — не вмешиваться в постановку самому.
Недовольный белорусский народ делится, в сущности, на две неравные части. Первая — те, кого принято называть активной частью общества. Эти люди уже давно научились жить, не обращая внимания на причуды своего президента, своей власти и своего государства. Те, кто даже эти преференции не считает демократией, просто уезжают за границу, доведя процесс внутренней эмиграции до логического внешнего финала.
Нужна им революция? Вряд ли. То есть они бы ее приветствовали, некоторые бы даже участвовали. Но готовить ее, подтачивать власть медленно и тягуче, в то время как жизнь можно потратить на что-то куда более захватывающее, амбициозное и перспективное, — нет.
Вторая часть — те, кто ругает Лукашенко, но или голосует за него, или не голосует ни за кого другого. Их большинство. И если даже кто-то не ругает Лукашенко, он тоже в это большинство входит на общих основаниях. Потому что факт ворчания здесь не так уж и важен. Просто жить, не обращая на власть внимания, у этих людей по разным причинам не получается. Многие из них на самом деле так и живут, просто об этом пока не догадываются. Другие считают, что их эта власть устраивает, — а что им еще думать? Им нужен Лукашенко. Просто потому, что было плохо в 1990-е, потом было хорошо в нулевые, потом снова было плохо в 2003-м, потом все выправилось в 2006-м. Так зачем рисковать теперь, если все еще снова может выправиться, как прежде, а кроме Батьки, все равно никого нет. Нужна им революция?
В два раза, с 54% до 26%, уменьшилось количество людей, верящих в правильность курса, и, соответственно, вдвое больше стало тех, кто разглядел в этом курсе тупик. Впечатляет как настоящее массовое прозрение. Но это теория. По части же практики все немного не так.
Тех, кто готов участвовать в митингах и пикетах, стало больше на четверть. Но в абсолютных цифрах этот прирост — все та же статистическая погрешность: было 12%, стало 16%.
60% вовсе не считают себя оппозицией Лукашенко.
Но Лукашенко нервничает. А все снова складывается в его пользу. Едва ли он задумывается об эстетической стороне протеста. Он просто знает, что нужно гасить и пресекать. Чтобы не получилось как в Тунисе. Чтоб клевреты не почуяли слабость. В общем, все диктаторы, даже опереточные, ведут себя одинаково и без изысков, и, если бы ситуация потребовала от Лукашенко ливийской свирепости, несомненно, он бы колебаться не стал. Ему, впрочем, повезло: в Белоруссии быть Каддафи от него никто не потребует. В Белоруссии в силу описанных особенностей протест обретает черты перформанса. Обе стороны знают правила игры. Одних не интересует формальная безнаказанность тех, кто выходит на флешмоб, забирают всех, кто оказался на лавочке, или на остановке, или выходит не вовремя из магазина. Это почти так же смешно, как Лимонов, которого забирают по 31-м числам просто за то, что он выходит из метро. В общем, уже смешно, и протестующие знают, чем все закончится, и все отбывают свой номер, где-то с улыбкой, где-то с мордобоем, потом всех отпускают, и все начинается сначала.
Не Тунис. И все это прекрасно понимают. Но власть выигрывает спасительное для себя время.
Чем дольше все продолжается в жанре перформанса, тем меньше народа поверит в то, что все это может быть всерьез. Время работает на власть еще и потому, что летом никто никого свергать не собирается, и даже посвященные в технологию протеста уповают на осень.
Осенью вернутся пенсионеры с дач и работяги из отпусков. И, конечно, присоединятся, и тогда режим дрогнет, и сдадут патрона те, кто так долго его терпел…
Вряд ли. Какова диктатура, такова и революция. Осень не изменит главного — деления белорусов на тех, кто уже давно в эмиграции, и тех, у кого настроение зависит исключительно от надежд на Лукашенко. Нарушить что-то в этом балансе может только сама власть, у которой сдадут нервы. Это не очень трудно — лишить возможности убежища первых и постепенно превратить в них вторых. И не успеть покарать тех, для кого время предать уже наступило.
И кто тогда скажет, что все вышло как-то нелогично?
