Цивилизация
Саммиты Россия-ЕС давно уже стали рутинными мероприятиями, не вызывающими никакого интереса. Накануне нынешней встречи СМИ вновь заговорили о необходимости сокращения количества подобных ежегодных мероприятий с двух до одного, а один видный европейский эксперт вообще высказал суждение, что в интересах экономии средств налогоплательщиков более уместной была бы видеоконференция, а то и простой обмен письменными заявлениями.
Если бы не российское эмбарго на импорт овощей из ЕС, сторонам вообще было бы не о чем говорить.
Партнерство во имя модернизации? Даже не вступая в дискуссию о том, идет ли такой процесс в России вообще, роль в нем ЕС совсем не очевидна.
Кредитная программа в 2 млрд евро, которая якобы готовится с одобрения европейцев, при нынешних ценах на нефть сопоставима с ростом российских золотовалютных резервов за несколько дней.
Безвизовый режим? Но ведущий российский партнер в единой Европе президент Франции Николя Саркози, уже сказал, что в ближайшие 10–15 лет этого не произойдет. В Париже и Берлине не верят, что россияне, желающие потратить деньги в странах ЕС, перестанут туда ездить только потому, что им нужно посетить посольство или визовый центр в Москве. Зато верят, что при нынешнем качестве российской правоохранительной системы к ним прибудет масса нежелательных элементов.
Но проблема, конечно же, не в саммитах. Саммиты – это измерительный инструмент, градусник. В 1994 году, когда была достигнута договоренность проводить их раз в шесть месяцев, будущее отношений между Россией и ЕС виделось настолько динамичным, что постоянная сверка часов на высшем уровне считалась необходимой. Сегодня все обстоит совершенно иначе.
Стороны привыкли к стагнации в отношениях, и отсутствие прогресса не только не воспринимается как проблема, но, наоборот, вполне устраивает бюрократию – меньше работы.
Внутри Европейского союза сложилась вообще «идеальная» ситуация, когда возможности и желания совпадают. В том смысле, что заниматься российским досье всерьез нет ни ресурсов, ни мотивации. И дело не в пресловутом «приближающемся крахе» европейского проекта. Это как раз далеко не аксиома. Со всеми национальными долгами и даже потенциальными дефолтами ЕС ни в малейшей степени не перестает быть экономическим гигантом, а уровень жизни в Греции и Португалии остается более высоким, чем к востоку или югу от границ союза. Очередь желающих добиться членства не уменьшается. Иммиграция, спору нет, представляет собой огромный вызов – и из-за низкой квалификации прибывающей рабочей силы, и из-за неадекватности механизмов интеграции мигрантов. Но вполне возможно, что как раз наметившееся поправение Европы и послужит тем самым необходимым горьким лекарством. От проблемы перестанут отмахиваться, прикрываясь политкорректностью, и в ходе откровенной внутренней дискуссии решение будет найдено.
В действительности кризис ЕС является в первую очередь кризисом лидерства – что на «федеральном», что на национальном уровне. Внутри это чувствуется меньше, поскольку качество институтов настолько высоко, что бюрократия в целом справляется с задачами текущего управления. Хрестоматийный пример – Бельгия, которая уже год живет без правительства, но никто не слышал, чтобы там не собирались налоги или не выплачивались пенсии. Хотя все равно чувствуется, потому что необходимые политические решения – касающиеся той же иммиграции, например – не принимаются из-за нежелания брать на себя именно политическую, а не техническую ответственность.
Но во внешней политике отсутствие лидерства и долгосрочного видения ситуации – недостаток первой величины. По большому счету перед ЕС стоят два фундаментальных вопроса – отношения с Россией и с мусульманским миром. И оба их Брюссель всегда пытался решать бюрократически, относительно небольшими деньгами и громкими декларациями, а не стратегически. Этот подход себя очевидно исчерпал, но поменяться Европа, по крайней мере пока, не в состоянии.
Нужно быть очень большим оптимистом, чтобы верить в то, что у Кэтрин Эштон, которая проводит до 250 дней в году в разъездах и которая в качестве руководителя новой внешнеполитической службы ЕС, заместителя главы Еврокомиссии и одновременно британского еврокомиссара просто обязана присутствовать на сотнях мероприятий, останется время реально планировать политику.
Все это, впрочем, не новость.
Новостью является заметная усталость от России. Все-таки какие-то дипломатические ресурсы тратятся, переговоры ведутся, инициативы «с энтузиазмом» поддерживаются, а продвижения как-то не видно.
Договорились вроде бы еще в 2005 году о постепенной отмене платы за транссибирские перелеты европейских авиакомпаний – а сборы по-прежнему взимаются. Договорились год назад о создании совместного комитета Россия — ЕС по вопросам внешней политики и политики безопасности в обмен на прогресс в деле урегулирования приднестровского конфликта – нет ни того, ни другого. Об успешном ведении энергетического, транспортного и некоторых других диалогов, в том числе диалога по правам человека, тоже известно больше из пресс-релизов, чем из реальной жизни.
Постепенно Брюссель отказался от желания добиться перемен в России и перешел к позиции, согласной которой нужно иметь дело с той Россией, какая существует в реальности, а не с той, какой европейцы хотели бы ее видеть. Эта точка зрения оказалась очень удобной. И не только потому, что при таком подходе легче не критиковать российское руководство за то, что происходит внутри страны. Но и потому, что от России в общем-то уже ничего особенного не ждут, ни плохого, ни хорошего. Сегодня Россия в глазах европейцев, за некоторыми исключениями, не является больше первоочередным вызовом безопасности. «Проблемы Грузии, — рассудят в Брюсселе, — оставим Тбилиси и, может быть, Вашингтону». Наверное, это хорошо, но и в списке возможностей Россия находится далеко не на первом месте.
Все прекрасно отдают себе отчет в том, что из путинской России в Европу придет не меньше газа, чем из России, управляемой более либеральными методами, поскольку альтернативы европейскому экспорту энергоносителей у страны нет. Опасения диктата со стороны одного поставщика ресурсов сняты. Но, с другой стороны, все точно так же понимают, что по темпам своего развития Россия уже столько проиграла растущей Азии, что отыграть разрыв практически невозможно. В качестве иллюстрации: автору приходилось сталкиваться с данными, что только в шанхайской экономической зоне сегодня постоянно проживает примерно на порядок больше граждан Финляндии, чем в Москве – несколько тысяч против нескольких сотен человек, а ведь в данном случае речь идет о стране с традиционно сильным деловым интересом к России.
В свою очередь, Москва в этой ситуации тоже чувствует себя вполне комфортно. Приглашения на торжественные ужины направляются и принимаются, а формальное выражение озабоченностей по тому или иному поводу можно спокойно игнорировать. И никакой реальной работы по приближению России к европейским стандартам уровня жизни, безопасности и государственного управления, что потребовалось бы, если бы была поставлена задача действительного сближения России и ЕС, делать совсем не нужно.
Трудно поверить, что в 2003 году на саммите в Санкт-Петербурге – а тогда эти мероприятия еще не были проходными – Россия и ЕС договорились о создании четырех общих пространств: в области экономики, внешней безопасности, правосудия и внутренних дел и, наконец, науки, исследований и культуры. По сравнению с этой целью безвизовый режим – величина ускользающе микроскопическая.
Всего восемь лет назад интеграция России и ЕС, создание общего, то есть схожего, порядка вещей в Европе – другими словами, строительство современного европейского общества и государства в России – воспринималось как цель достижимая, пусть и отдаленная. Сегодня все это звучит в лучшем случае как мечта, не имеющая ничего общего с реальностью, в худшем – как издевательство над здравым смыслом, которое, впрочем, по-прежнему пользуется статусом официального международного соглашения.
Эта разница восприятий является своеобразным, но значимым и вряд ли вселяющим оптимизм символом того исторического отрезка, который Россия прошла за последнее десятилетие.
