Цивилизация
О том, почему снижается статистика нападений на почве ненависти, о легализации и радикализации ультраправых групп и об эффективности действий правоохранительных органов в интервью «Газете.Ru — Комментарии» рассказала заместитель директора Информационно-аналитического центра «Сова» Галина Кожевникова.
— Какова сейчас ситуация с ксенофобией и ее открытыми проявлениями в России? Убийство Юрия Волкова и драка в лагере «Дон» — это признаки нового обострения межэтнических конфликтов?
— Нет, эти примеры – стандартная ошибка. Не любой конфликт, произошедший между людьми разных этнических групп, является преступлением на почве ненависти. По всем признакам, убийство на Чистых прудах было вызвано бытовым конфликтом, никакой этнической подоплеки здесь нет. Просто с одной стороны оказались русские люди, с другой – чеченские и явно не вполне адекватные. Да и с ситуацией в лагере «Дон» далеко не все ясно. Мы же очень осторожно подходим к оценке событий, и когда есть серьезные сомнения в идеологической подоплеке инцидента, не относим их к числу националистических.
Все это не означает, что в Москве нет банд кавказских националистов: достаточно вспомнить осужденных «Черных ястребов» (группу азербайджанских молодых людей, осужденных в 2009 году за нападения на почве ненависти на русских). Но надо отметить, что происхождение таких банд иное, чем групп наци-скинхедов. Если человек попадает во враждебную среду, где не находит защиты от государства, он начинает защищаться сам. Ответная агрессия формулируется в тех же терминах, что и ненависть. В драке на Старой площади в 2007 году нападавшие объединились даже не по этническому, а по региональному признаку – как «кавказцы». В полном соответствии с лозунгами нападавших на них ранее наци-скинхедов. Такие группы нестабильны сами по себе, и случившиеся в 2007–2008 годах всплески пока явным образом не повторялись. Время от времени всплывают драки, но очень сложно разобраться, где речь о кавказских националистах, которых часто, но абсолютно безосновательно называют «кавказскими скинхедами», а где о банальном бандитизме.
— Но последствия этих историй уже носили характер ожесточенной национальной вражды?
— Безусловно.
Бытовые стычки, перерастающие в этнические противостояния, в России случаются каждый год. Это связано с тем, что наше общество чудовищно ксенофобно.
ВЦИОМ недавно опубликовал опрос о межэтнических браках, результаты которого показывают, что общество просто больно расизмом. Против брака с абстрактным «кавказцем» выступают 54% опрошенных, против брака с чеченцем 65%, с арабом – 63%, с евреем – 46%. Когда для подавляющего большинства людей настолько значимой является этничность, это приговор обществу.
В ситуации с Юрием Волковым очень важной оказалась информация о том, что он футбольный болельщик. Поскольку значительное количество футбольных фанатов являются ультраправыми, ситуация сразу была воспринята как имеющая националистический контекст. Сам он, как потом выяснилось, ультраправым не был, но был поднят ими на щит как «невинная жертва чеченского произвола».
А весь конфликт после убийства вырос, как ни цинично это звучит, из неправильного поведения милиции и прокуратуры. Сразу пошел слух, что подозреваемых отпустили. Ни милиция, ни прокуратура не дали разъяснений. Как только стало понятно, что подозреваемые под стражей, конфликт рассосался, потому что стало невозможно спекулировать на теме «безнаказанности чеченцев в русском городе».
— Почему даже в таких случаях слова о том, что это бытовые конфликты, воспринимаются как попытка отрицания очевидного и признание неспособности правоохранительных органов справиться с межэтнической напряженностью?
— Правоохранительные органы с межэтнической напряженностью справляться не должны. Это социальные процессы, с которыми нужно разбираться, оставляя правоохранительные органы по возможности далеко в стороне. Они должны вмешиваться там, где происходит преступление.
Что же касается таких ситуаций, как в случае с убийством Волкова или недавним конфликтом в Калязине, тут есть две проблемы. Во-первых, милиции, кажется, никто уже не верит. Во-вторых, правоохранительные органы зачастую просто не умеют объяснить ситуацию. Они говорят так, что создается впечатление, что они врут или не знают, что говорить, хотя на деле сказаны могут быть вполне здравые вещи. Милиция не готова и к той пропаганде, которой много лет самообучаются ультраправые. В итоге правоохранительные органы проигрывают информационную войну из-за собственного косноязычия и тотального к ним недоверия.
— Предпринимают ли ультраправые что-то сами в пропагандистских целях?
— Уже в прошлом году стало совершенно очевидно, что идея создания крупных легальных организаций ультраправого толка в кризисе и сторонники ее теряют популярность. Со стороны правоохранительных органов шли активные репрессии. Возникла тенденция: новые ультраправые группы (вроде «Русского образа») перестали гнаться за массовостью, создающей повышенный риск. Существуют автономные подпольные ячейки, представители которых в каких-то ситуациях готовы признавать авторитет двух-трех вполне легальных, известных в ультраправой следе людей, не представляющих никакую организацию и публично не высказывающих националистических лозунгов. Вообще эпоха публичных открытых ультраправых выступлений прошла. Гипотетические сторонники если и привлекаются, то символическими, завуалированными призывами.
И параллельно происходит демаргинализация через использование вполне официозной риторики и лозунгов вроде «здоровый образ жизни», «занятия спортом», «отказ от алкоголя», «улучшение демографии».
Идеологических текстов сейчас порождается крайне мало. Основной тренд, который развивается в последние год-два, – попытки создания «белых героев». Возникают культы отдельных фигур, и успех этих культов зависит от целого ряда критериев. Лучше, если «героем» будет человек уже мертвый (погибший), приобретший широкую известность именно после смерти, желательно не писавший при жизни идеологических текстов и не имевший большого количества знакомых. О таких людях слагаются легенды, своеобразные «жития святых». Например, «приморские партизаны» Сухорада и Сладких — идеальные в этом отношении фигуры. Есть уже и сайт, и песни, и тексты, и чуть ли не музыкальный альбом.
Непонятно, почему оказались ненужными идеологические тексты (может, слишком велики разногласия, а может, это просто общее падение интеллектуального уровня), но зато есть запрос на своего Хорста Весселя. Сценарии, закладывающиеся в «жития», стандартизируют поведение, и однородность действий, видимо, на сегодняшний день более сильный объединяющий фактор, чем идеологические изыски, по которым возникают постоянные конфликты.
— Вы отмечаете, что в случае с приморскими партизанами виден пиар ультраправых на антимилицейских настроениях.
— Ультраправые организации очень умело и все более успешно используют вообще любые социальные настроения. Никогда заранее не известно, какой именно инцидент будет использован той или иной радикальной организацией, в том числе, кстати, и левой – вспомните о радикальном крыле антифашистов, подключившихся к ситуации по Химкинскому лесу.
А нелюбовью к милиционерам, прямо скажем, грех было не воспользоваться.
— Левые радикалы не вызывают опасений?
— Конечно вызывают. И хотя мы не наблюдаем за левыми систематически, но очевидно, что радикализация идет. Они не так давно появились в заметном количестве и были сразу подвергнуты такому прессингу — как со стороны неонацистов, так и со стороны властей, — что у них почти не осталось выбора. Я боюсь, что в какой-то момент эта стремительная радикализация приведет к полной дискредитации антифашистского движения как такового в глазах общества: антифашисты начнут ассоциироваться только с насилием, по внешним признакам мало отличающимся от неонацистского.
— Когда ультраправые включаются в какие-то социальные протесты, стоит ли бояться «заражения» ксенофобскими настроениями?
— Нет. Эти инциденты не ведут к дополнительной радикализации, просто есть радикалы, готовые присоединиться к мирным акциям. И это не значит, что участники мирных акций станут радикализоваться.
В прошлом году в ходе протестов против переноса Черкизовского рынка в торговый центр «Москва» местные жители фактически обратились к ДПНИ (организация запрещена в России) за поддержкой. Вскоре стало очевидно, что жителей волнуют бытовые вещи, вроде грузовиков под окнами, а националистов, разумеется, совершенно другое. И как только бытовые вопросы были решены, те же самые жители выступили с заявлением, что контакты с ДПНИ были ошибкой и что, не будучи националистами, они сожалеют, что националистам удалось подмять под себя эту тему.
Но проблема в том, что общество само по себе ксенофобно, и при тактическом совпадении интересов отторжения правых радикалов не происходит.
Опасность не в совместном выступлении при социальном протесте, а в том, что в острой и стремительно развивающейся ситуации ультраправые могут сыграть роль, какую ДПНИ сыграло в Кондопоге, то есть перевести конфликт из социального в этнический, а тогда обуздать насилие уже невозможно.
И боюсь, это будет происходить все чаще и все труднее станет выходить из таких ситуаций без дискриминационных шагов.
— Легализующиеся организации становятся менее радикальными?
— Конечно же нет. Показателен пример ДПНИ: попытка уйти в поле умеренного, если так можно выразиться, респектабельного национализма привела к кризису, расколу и потере поддержки ксенофобно настроенных, но умеренных граждан. Осталась только база – а она была наци-скинхедской. И риторика радикализовалась. Несмотря на попытку представить себя в респектабельном виде – не нацистами, а националистами европейского типа, – нет никаких признаков умеренности, исключительно радикализация, по всем параметрам.
— Но при этом количественно, по результатам ваших мониторингов, уровень насилия снижается?
— У нас есть определенная методика, которая, к сожалению, в последние годы не вполне корректно работает, поскольку изменяется стиль преступлений на почве ненависти. А методика устроена так, что исключает многие случаи. Например, если зафиксировано убийство с кражей мобильного телефона: мы не знаем точно, действительно ли убили из-за телефона или телефон взяли для прикрытия и выкинули за углом. Но такой случай в нашу статистику уже не попадает.
О реальном снижении нападений мы можем говорить только применительно к Москве и Петербургу. В регионах никакого улучшения нет — в некоторых местах ситуация даже ухудшается.
Про ряд регионов мы вообще почти ничего не знаем: они очень информационно закрыты. В них нет независимых СМИ, неразвит интернет, нет правозащитных организаций или тех, кто готов вести постоянный мониторинг. И, соответственно, понять ситуацию извне невозможно.
— Недавно оправданный по делу о покушении на Чубайса Владимир Квачков, произносящий лозунги радикального толка, не объединяет вокруг себя ультраправых?
— Он пытается сотрудничать с ультраправой молодежью, но насколько он может быть у них популярен? Квачков стар для них и по риторике ближе к национал-патриотам девяностых годов. Молодые люди, к которым он пытается обращаться, его не воспринимают. Да и история с приморскими партизанами не прошла для него даром. Он не поддержал «письмо приморских партизан» — и это сразу повлияло на его восприятие как ультрарадикала. Так что в этом смысле Квачков никакой не лидер национального восстания, к которому он постоянно призывает. Но сейчас я вообще не вижу какого-то человека, который мог бы им стать.
— Тот факт, что нет потенциального единого лидера, но есть прессинг со стороны правоохранительных органов, заставивший уйти в подполье, – это же позитивные явления?
— Меня это не обнадеживает, потому что болезнь слишком запущена. Распад крупных легальных ультраправых групп, уход в подполье и автономные группы – это лишь новый виток, результат тактических действий государства.
Правоохранительные органы могут поймать тысячу убийц-расистов, но на их место придут новые. Для того чтобы это место стало пусто, надо убирать негласную ксенофобную поддержку общества.
Это работа на десятилетия, а пока о ней нет даже и речи. Наоборот, нынешняя государственная патриотическая риторика является существенной составляющей ксенофобных настроений в обществе.
Беседовала Светлана Ярошевская
