Цивилизация
На первый взгляд, очередная инициатива Кадырова — отказаться от термина «президент» в официальном именовании глав национально-территориальных образований в составе РФ — решительно не тянет на инновацию. В соседней с Чечней Северной Осетии это сделали еще в 2005 году. Более того,
такой жест пока еще президента Чечни выглядит как очередная демонстрация абсолютной лояльности центральной власти. И это тоже происходит с Кадыровым не в первый раз.
Можно вспомнить его публичную самоидентификацию как «пехотинца Путина», демонстративный отказ от подписания договора о разграничении полномочий между Чечней и федеральным центром, а также его готовность раз и навсегда покончить с украинско-грузинской угрозой. Кадыров был среди тех, кто последовательно агитировал за третий срок для Путина. Но затем, когда второй президент России принял кадровое решение о преемнике, был первым региональным лидером, кто его поддержал. Во многих случаях (особенно во внешнеполитических вопросах) Рамзан Кадыров озвучивал те тезисы, которые Кремль или Белый дом держали в уме, но по тем или иным причинам старались не придавать огласке.
Казалось бы, и в августе 2010 года Кадыров продолжает ту же линию. Он вбрасывает в публичное пространство идеи, которые первые лица страны пока не готовы озвучить. Между тем идут «замеры общественного мнения», прощупывание почвы для нового шага в деле усовершенствования «вертикали власти». Для Кремля такое поведение лидера Чечни — большой плюс. На фоне растущей дестабилизации Северного Кавказа демонстрация Рамзаном Кадыровым еще большей лояльности российской центральной власти позиционируется как явный успех в деле «замирения» региона. Тем паче что инициатива Кадырова поддержана другими руководителями северокавказских республик.
Однако если уйти от благостного политтехнологического подхода к Чечне и посмотреть на процессы в этой республике и вокруг нее в контексте этнополитического самоопределения на территории бывшего СССР, то очередная инициатива Рамзана Кадырова означает нечто большее, нежели простая «озвучка» одного из имеющихся в кремлевских башнях мнения. Более того,
кадыровская инициатива позволяет понять ту разницу, которая существует в подходах и представлениях российской центральной власти и амбициозного лидера Чечни.
За прошедшие почти 20 лет российская власть так и не смогла понять, что же ей делать с Чечней. Москва то бросала республику, предоставляя ей возможность определять собственную судьбу, то «утюжила» ее танковыми и авиационными атаками. В итоге после всех этих сложных опытов пришла к следующему выводу: Чечня подлежит «сбросу» (как ненавистая «социалка») на региональный уровень тому, кто готов обеспечить на ее территории внешнюю лояльность центральной власти и видимость ее сопричастия Российскому государству. Даже путем предоставления Чечне неслыханных для других республик и субъектов РФ автономий и преференций. Таким образом, приоритетом оказалась не интеграция республики и не наведение в ней «конституционного порядка» (как это изначально объявлялось в 1994 году), а сохранение за ней «российской прописки».
В блестящем исследовании «Рамзан Кадыров: российский политик кавказской национальности» востоковед Алексей Малашенко определяет кредо президента Чечни как «националиста-прагматика» (в отличие от «романтика» Джохара Дудаева). Именно чеченские «националисты-прагматики» взялись за решение этой непростой задачи. И в ходе ее реализации им многое удалось. В самом деле, кроме правящего тандема и патриарха Московского и всея Руси Кирилла мы вряд ли сможем назвать еще кого-то, кто позволял бы себе самостоятельные интерпретации событий прошлого, настоящего и будущего.
В отличие от думских депутатов, сенаторов, членов правительства и администрации президента Кадыров-младший может «сметь свое суждение иметь» практически по всему спектру вопросов. От геополитики до проектов по изменению административно-территориального устройства в Северо-Кавказском регионе.
Кто еще из российских политиков может усомниться в правильности действий ФСБ (вспомним хотя бы последовательные действия Кадырова по продавливанию амнистии для вчерашних боевиков на собственных условиях или по отмене режима КТО — контртеррористической операции — в Чечне)? Кто так же, как Кадыров, может высказаться по поводу ошибочности экономической стратегии столь любимой и опекаемой федеральной властью «Роснефти»? Какой еще региональный лидер имеет свои особые отношения с российской пенитенциарной системой (руководство Чечни и Главное управление исполнения наказаний договорились об особом порядке содержания в исправительных учреждениях и тюрьмах выходцев из Чечни)? Какие еще граждане России, кроме жителей Чеченской республики, могут иметь эксклюзивное право на прохождение воинской службы на территории «своего» субъекта? У кого в республике может реализовываться практически особая образовательная и религиозная политика, не вполне соответствующая российскому основному закону?
При этом персона президента Чечни практически неуязвима для критики Кремля и Белого дома, обычно не скупящихся на громы и молнии в адрес губернаторов, президентов республик и федеральных министров. И если для всего этого нужно лишь время от времени беззастенчиво льстить первым лицам (благо на эту лесть охотно покупаются) и озвучивать их самые потаенные желания, то почему бы не использовать это в прагматических целях. Тем более, если за это можно получить годовой бюджет больший, чем у соседнего Ставропольского края (имеющего в 2,5 раза большее население), а также международный аэропорт со своей таможней. Ценой поддержания благостной политтехнологической картинки можно практически открыто проводить «религиозное возрождение», нарушая светские принципы Российского государства. Прагматика — она на то и прагматика, что позволяет уйти от излишней щепетильности в выборе средств. За время своего пребывания у власти Кадыров смог стать не только президентом Чечни, но и замахнуться на неофициальное звание президента всех чеченцев (вспомним его активное поведение во время событий в Кондопоге или лагере отдыха «Дон»). Хоть и не до конца, но в значительной степени Кадыров смог решить задачу политической консолидации внутри Чечни, а также нейтрализации любых вызовов собственной власти (несистемные националисты, исламисты, правозащитники). Другой вопрос, сработало ли это на интеграцию Чечни в общероссийское правовое и социокультурное пространство.
Кремль и Кадыров стали примером взаимоотношений, построенных на разных принципах и мотивациях. В одном случае на первом месте пиар и политическое предпринимательство, в другом — реализация националистического проекта под российским флагом и с меньшими издержками, чем у «националистов-романтиков».
Рамзан Кадыров давно понял, что наименование того или иного поста само по себе ничего не значит. Главное — не форма, а содержание. Он сам, будучи в течение трех лет вице-премьером и премьером республиканского правительства, в действительности был хозяином республики, принимающим ключевые решения. В этом плане его переход на работу президента Чечни в марте 2007 года мало что изменил в его политической карьере. Он просто формально зафиксировал следующий факт: отныне хозяин Чечни будет называться президентом. И если после своего отпуска он вдруг станет главой правительства, председателем Госсовета или же имамом (а эта идея стала практически сразу же обсуждаться после обнародования им «антипрезидентской инициативы»), то это никак не изменит того факта, что Кадыров в Чечне — это не фамилия, это должность. И в обход Кадырова не должен решаться ни один ключевой вопрос развития республики (и чеченцев, проживающих за ее пределами). Точно так же, как Путин в России — это не фамилия президента или премьера, это политическая функция, намного более важная, чем официальная табель о рангах отечественной бюрократии.
Только понятие «национальный лидер» в Чечне в отличие от «национального лидера» в России наполнено реальным содержанием. И «вертикаль» здесь выглядит более монолитной. И «прагматика» Кадырова в отличие от кремлевской «технократии» связана не только с «правильными подходами» к освоению финансовых средств, но и с продвижением собственной этнонациональной и религиозной программы.
