Цивилизация
В своем давнем и привычном стремлении считать терроризм международным российская власть упорно не замечает одну деталь: даже в соседних постсоветских государствах никакого намека на то, что происходит в московском метро, не наблюдается. Несмотря даже на то, что некоторые из этих государств, в отличие от России, исправно отправляют свои батальоны на борьбу с «Аль-Каидой» (организация запрещена в России). И хоть не реже раза-двух в год спецслужбы Содружества собираются на кропотливые обсуждения проблемы терроризма, по-настоящему актуальной тема остается только для России.
Конечно, некоторые казусы на эту тему наблюдается эпизодически везде. В благополучном и стабильном городе Минске в июле 2008-го года на концерте в честь дня Независимости самодельная бомба взорвалась по всем законам жанра: скопление народа, несколько пострадавших, паника, нарочитое отсутствие вменяемых ответов. Хотя если честно, то белорусы особенно вопросами и не задавались, и то, что могло стать трагедией, быстро перешло в область околополитических курьезов.
Год спустя на празднике Дня города взорвалась граната в Кишиневе. Здесь было серьезнее, чем в Минске: РГ-42 рванула в толпе, пострадали 52 человека. Как и в белорусском случае, расследование вылилось в недолгую полемику о природе государства, которое поводов к этой полемике давало немало и без взрывов: в Молдавии все произошло вскоре после смены власти, а в Белоруссии в день очередной демонстрации надежных гарантий ее несменяемости. В общем, бывает такой терроризм, который будто бы для того и случается, чтобы подчеркнуть свое системное отсутствие. Конечно,
время от времени машины взрываются везде, а кое-где срабатывают взрывные устройства. Но никто и нигде – ни на Украине, ни в Литве, ни в Белоруссии – по этому поводу не поднимает вопроса о террористических атаках, потому что практически за всеми этими сюжетами прослеживается банальный криминальный след.
Самым международным мог бы выглядеть терроризм в республиках Центральной Азии – тамошние бомбисты зачастую действительно приходят через афганскую границу. В 99-м году взрывается пять бомб в центре Ташкента – 20 погибших, более 120 раненых. 2002-й год, Бишкек: взрыв на рынке – 7 погибших, 20 раненых. 2004-й год, снова Ташкент – три взрыва у посольств США, Израиля и генеральной прокуратуры. В 2005-м году взрывают трижды в Душанбе.
Все вроде бы похоже. Но точно так же, как на европейском постсоветье начиненные взрывчаткой машины взлетают на воздух большей частью в ходе криминальных разборок, в Центральной Азии все происходит в жанре разборок внутриполитических. Как сам взрыв, так и поиски виновных становятся продолжением борьбы за власть между теми, кто ее взял в ходе гражданской войны (как в Таджикистане), или на веки вечные после распада великой державы (как в Узбекистане), и теми, кто ее потерял или не имел на нее шансов вовсе.
Взрыв становится воплощением главного мотива любого терроризма: отсутствия каких-либо других способов борьбы. Без этой безнадежности терроризма просто не бывает.
Но сравнивать Москву с Душанбе или Ташкентом тоже не стоит. Гражданские войны, конечно, тоже знают отдельные примеры самопожертвования, но ради политической идеи в пояс шахида все-таки не облачаются. Для этого требуется ненависть совсем другого рода – устоявшаяся и, кстати, холодная: сгоряча такие вещи не делают, как сгоряча и не готовят такие теракты, как на «Лубянке».
Мотивов, во имя которых такое устраивают, известно по большому счету два – национальный и религиозный. Причем опыт этой ненависти должен передаваться из поколения в поколение, и особенно неукротимым террористический порыв становится там, где религиозное уже неотделимо от этнического, когда уже сразу и не понять, что здесь первичное, а что служебное. Ненависть должна быть непререкаемой, несомненной и необсуждаемой. Как в Кашмире. Или в Палестине.
И вопрос не только в том, что на территории бывшей советской державы такого не было нигде. Дело в том, что такое, оказывается, можно устроить – любая ненависть, пусть хорошо инспирированная калька с настоящей страсти, когда-нибудь да начинается.
На постсоветском пространстве не началось нигде. Потому что для того, чтобы такое началось, требуется кое-что еще.
Постсоветские войны, способные привести к выбросу террористических эмоций, шли, как известно, не только на российском Северном Кавказе. Но в Центральной Азии эта война была гражданской, то есть без такого беспощадного разделения на тех, кто имеет право на жизнь, и тех, кто не имеет. В Приднестровье война не только не была этнической – она и вовсе проходила как-то без особой пассионарности и не оставила, по сути, после себя даже сколь-нибудь впечатляющей линии фронта. Абхазы и осетины нашли для себя форму послевоенного существования, которая и вовсе не требовала ничего взрывать. А бывшие метрополии в таких случаях и вовсе к терроризму не прибегают, либо смиряясь до поры с положением вещей, либо, когда сдают нервы, устраивая войсковую операцию.
Зачем армянам что-то взрывать в Баку, после того как они выиграли войну? Чего, кроме неприятностей, добьется Баку, если вдруг обнаружится его след в каком-нибудь теракте в Карабахе или Армении?
Между тем и в Ереване, и в Баку после московского 28 марта со всей возможной нарочитостью были повышены меры безопасности в метро. Как положено уважающим себя странам, как США или, скажем, Белоруссия, где этими мерами тоже озаботились. Хотя в бакинском метро теракты и в самом деле случались. Летом 1994-го года во взрыве между станциями «28 мая» и «Гянджлик» погибли 13 человек и 42 были ранены. За несколько месяцев до этого 14 человек погибли и 49 получили ранения во взорванном вагоне на станции «20 января». В одном из этих взрывов был обвинен гражданин Азербайджана, завербованный армянскими спецслужбами в бытность в плену. В другом случае в сговоре с армянскими спецслужбами были обвинены азербайджанские лезгины, которые, как было заявлено, и устроили теракт.
Справедливости ради надо вспомнить, что в середине 70-х годов действительно зародилась армянская террористическая организация «Асала», которую по тем временам можно было назвать транснациональной. Она довольно активно взрывала по всему свету все, что так или иначе относилось к Турции, включая швейцарцев, которые имели обыкновение армянских террористов сажать, и «Люфтганзу» за «немецкое поощрение турецкого фашизма». Но в начале 90-х про «Асалу» как-то уже никто ничего не слышал, и даже Баку, кстати, в связи со взрывами в метро про нее вспоминать не стал. Словом, кратковременная реинкарнация армянских мстителей, убивавших после армянской резни 15-го года турецких дипломатов и военачальников. До времен возможного постсоветского терроризма «Асала» не дожила, Азербайджан для нее новым врагом не стал. В общем, опять не то.
А вот с лезгинами – хоть в таких знакомых моделях, как азербайджанская, верить приходится только на слово – интереснее. Это, собственно говоря, один из тех постсоветских случаев, когда выполняется еще одно из непреложных условий настоящего терроризма: значительная масса людей оказывается в том политическом пространстве, в котором – по тем же этническим или конфессиональным причинам – находиться совершенно не желает. Тот самый «баскский» вариант, или в данном случае даже в некотором роде «кашмирский», потому что на российском берегу пограничного Самура лезгин живет на порядок больше, чем в Азербайджане. И Москва в своей тогдашней полемике с Баку с нескрываемым интересом относилась к чаяниям разделенного народа.
И сложись ситуация по-другому, может быть, мир бы что-нибудь узнал и о лезгинском терроризме. Но как-то с началом чеченской войны поутихли их российские соплеменники, тем более что встревоженная национальными проявлениями Москва как-то враз потеряла к этой теме интерес. А своих, азербайджанских, активистов было недостаточно, для того чтобы противостоять беспощадному давлению со стороны Баку. Не то что на террор – на хоть какое-то подпольное существование сил не хватило.
Что, вообще говоря, совершенно объективно: если бы лезгинский (или, скажем, памирский в Таджикистане) терроризм и вызрел, это стало бы таким же искусственно смоделированным явлением, как и тот, что вызрел на Северном Кавказе – где, как и повсюду на постсоветском пространстве, никаких объективных первопричин для него очень долго не было. Ни этнической или профессиональной супеобщности, ни яростного желания жить отдельно, ни переходящей через поколения ненависти хотя бы в паре процентов населения. И если в этом терроризме что международное и появляется, то лишь хорошо рассчитанное заимствование технологий.
Поэтому там, где объективных условий для терроризма нет, нужно выяснить, где есть условия для того, чтобы этот терроризм на пустом месте простимулировать. И есть своя неумолимая логика в том, что лишь в России, не только объявившей себя правопреемницей империи, но и ощущающей себя ею, этот опыт удался. Больше чем сполна: оказалось, что искусственно выращенный терроризм ничуть не менее страшен, чем тот, который давным-давно заслужил право считаться естественным.
