Цивилизация
В канун Рождества Русская православная церковь получила отменный подарок. На встрече с патриархом Кириллом премьер Путин заявил о решении государства отдать РПЦ прекрасно отреставрированный Новодевичий монастырь. Со свойственной ему решительностью
премьер подстегнул работу над законопроектом о церковной реституции, который уже несколько лет созревает в недрах правительства. В смысле отдаем de facto, поторопитесь с de jure. И поскольку мы, как известно, живем в правовой стране, чиновники послушно заторопились.
Между тем торопливость эта вызвала немалые страхи у музейного сообщества. Филиал Исторического музея, который как раз и провел в монастыре отличную реставрацию и образцово хранил многочисленные ценности, оказался не у дел. Не то чтобы сотрудников выкинули на улицу, даже новое помещение обещали дать, но дальнейшая судьба музея вызывает у них неподдельную тревогу.
Отечественная публика уже привыкла к вещам подобного рода и в большинстве своем трактует их как банальный конфликт интересов, неизбежный при любом переделе собственности. Такой подход приветствуется и церковью — нам возвращают то, что отняли варвары-большевики, а музейщики выступают в роли хранителей награбленного. Нехорошо, а еще культурные люди. Правда, их поддерживает интеллигенция, но и для этого у церкви имеется готовое объяснение. Что с нее взять, свою веру растеряла, да еще на чужую посягает. Известное дело, атеисты.
Не берусь судить о вере нашей интеллигенции (хотя, сдается, рьяных богоборцев в ней все же немного), но вот среди музейной братии, которая, получая жалкие гроши, самозабвенно хранит и реставрирует церковные ценности, мне атеисты не попадались ни разу. И откуда им взяться на такой работе? Напротив,
причина их конфликта с церковными властями как раз в благоговейном отношении к сакральным предметам, заботе о которых они посвятили свою жизнь. Веры у них предостаточно, но она соседствует с профессиональной культурой. Как знатоки своего дела, они отлично понимают, что хранение фресок, икон и других святынь, увы, подверженных законам материального мира, требует изощренной техники.
Эта техника разрабатывалась и шлифовалась не одно десятилетие. Тут и специальные приемы реставрации, и поддержание особого режима хранения, и сбережение от жара, копоти и прочих внешних воздействий.
Да, все это нередко вступает с противоречие с особенностями православной службы. Но хорошо известно, как решаются эти проблемы в других православных странах — Греции, Румынии, Сербии. В одних не боятся менять привычный уклад и, дабы избавить иконы от разрушительного чада, ставят свечи не перед ними, а в специально отведенном для этого месте. В других церкви сами отдают наиболее ценные образы на специальное музейное хранение, пользуясь в богослужебных целях их качественными списками.
И дело тут не в безудержном церковном модернизме сербов, румын или тех же греков (своей консервативностью они дадут сто очков вперед РПЦ). А в более осмысленном следовании канонам, постановлениям Вселенских соборов в отношении иконопочитания и т. д. В которых ясно говорится, что место иконы – не обязательно в храме, и что «поклонение воздается не дереву», а запечатленному на нем образу. Так зачем подвергать древнюю и нередко ветхую икону ненужному риску? Между тем
бездумная передача религиозных памятников в руки церкви уже принесла свои печальные плоды.
Хорошо известна трагическая судьба «Богоматери Боголюбской», отданной Успенскому собору Княгинина монастыря во Владимире еще в начале девяностых. Уникальная икона находилась в неважном состоянии (при ее очистке были допущены ошибки, с трудом устраненные реставраторами) и требовала чрезвычайно бережного отношения. Однако в монастыре условия ее хранения неоднократно нарушались. Доходило до курьезов. По мнению настоятельницы, кассеты, поддерживающие климатический режим внутри специальной камеры с иконой, потребляли слишком много энергии. И часть из них была отключена. Дело здесь не в злокозненности игуменьи, а в ее элементарном невежестве. Тонкостям музейного хранения ее никто не обучал, а самой обучиться был недосуг. Зато она «крепкая хозяйственница» и знает, что электричество надо беречь.
Казалось бы, решение напрашивается само собой. Реституция реституцией, но музеи вовсе не обязательно гнать из храмов. Напротив, надо пользоваться их компетентными и дешевыми услугами. А тем временем и самим обучаться у музейных работников их знаниям и мастерству.
Но встать на этот простой путь церковным властям (как на местном уровне, так и повыше) мешает один, но очень крепкий предрассудок. Власти эти все время подозревают музейщиков в тайном умысле. В том, что те относятся к святыням не как к святыням, а как к историческим памятникам. И тем самым подменяют подлинную духовность высокомерной культурой. То, что одно может прекрасно сочетаться с другим, кажется им совершенно немыслимым.
Проблема серьезней, чем это кажется на первый взгляд.
Разрыв между церковью и культурой в России действительно углублялся с тех пор, как страна встала на путь вестернизации.
Заостряя проблему, Николай Бердяев писал о том, что два великих современника – Александр Пушкин и Серафим Саровский — жили в разных мирах и не знали друг друга. И лишь со временем разрыв начал понемногу сокращаться. В начале прошлого столетия интеллигенция вступила в трудный диалог с православной церковью. Но большевики свели диалог на нет, планомерно уничтожая его участников.
В современном мире противоречия между светской культурой и религией обостряются. На то есть много причин, и Россия здесь не исключение. И поэтому вдвойне странно видеть, как церковь, поддавшись старому испугу перед культурой, отталкивает своих естественных союзников в интеллигентской среде — музейных работников, которых я, вовсе не оговорившись, назвал музейной братией. На манер братии монастырской.
