Цивилизация
Новая трагедия на Северном Кавказе — убийство известной правозащитницы Натальи Эстемировой — в очередной раз подтвердила известную закономерность. Каждый трагический инцидент, являющийся, прежде всего, человеческой трагедией, не становится неким «моментом истины» для экспертного сообщества. Максимум, что обсуждается после очередного преступления, это вопрос «кому выгодно?». Однако за многочисленными версиями (в которых очень велико значение простых спекуляций на тему) теряется содержательное понимание того или иного явления.
В самом деле, какое социальное движение символизировала собой трагически погибшая Наталья Эстемирова? Каковы его политические и общественные цели и ценности, стереотипы и заблуждения? Что такое защита прав человека не просто как абстрактного принципа, а практическая общественная деятельность в одном из самых проблемных российских регионов безотносительно к личной роли Рамзана Кадырова и его окружения? Между тем, именно этим и должны заниматься эксперты вместо того, чтобы «искать следы» или «выявлять виновных». Особенно если прямой доступ к необходимым источникам отсутствует.
Убийство Натальи Эстемировой уже поспешили охарактеризовать как очередное покушение на российскую свободу и права человека. Спору нет, новые эксцессы, связанные с деятельностью журналистов и правозащитников, стремящихся отыскать свою «правду», не согласующуюся с официальными агитками, никоим образом не способствуют укреплению начал свободы и демократии в России. Однако только этим такие трагедии не ограничиваются.
Смерть Натальи Эстемировой является вызовом российской государственности в той же мере, как убийство главы дагестанского МВД или покушение на президента Ингушетии.
Этот тезис – не красивая метафора и уже тем более не дань официальной кремлевской пропаганде. В самом деле, президент РФ Дмитрий Медведев выразил свое «возмущение» трагической гибелью правозащитницы и пообещал, как это обычно бывает, принять все необходимые меры. Но слова словами, а правозащитная деятельность даже в тех случаях, когда она направлена против деятельности тех или иных государственных институтов (а она объективно не может строиться на иной основе), чрезвычайно полезна для сильной и эффективной власти. Если, конечно, она является таковой по сути, а не по количеству бюджетных денег, выделяемых для «укрепления имиджа страны».
Сегодня в фокусе критики российских официальных структур оказался июльский доклад авторитетной международной организации Amnesty International. По мнению представителей МИД РФ, доклад правозащитников, посвященный гуманитарной ситуации на Северном Кавказе, необъективен. В нем «сгущены краски», а многие выводы политизированы. В этой связи напрашивается вопрос: кто в большей степени заинтересован в снижении активности экстремистского подполья в Дагестане, Чечне и Ингушетии, российская власть или правозащитники из-за рубежа? Ответ, на первый взгляд, кажется очевидным. Но в российских условиях существуют нюансы.
С одной стороны, президент Медведев впервые за весь постсоветский период пытается вместо поиска врагов из-за океана определить «системные» предпосылки нынешнего северокавказского кризиса. С другой – в этом перечне «системных угроз» он не называет такое важное явление, как провал силовых структур.
И дело в данном случае не в коррупции внутри них или в растущем количестве взяток среди сотрудников «органов». Вопрос намного серьезнее. Проблема в неумении качественно противостоять экстремистской и террористической деятельности. В начале ХХ века Петр Столыпин призывал в борьбе с организаторами «великих потрясений» отличать кровь на «скальпели хирурга» от «крови на топоре». Но беда в том, что сегодня на российском Северном Кавказе зачастую работа силовиков напоминает не действия профессионального хирурга (жесткие и приносящие боль, но нацеленные на исцеление больного), а работу начинающего неквалифицированного лесоруба. Результаты такой работы имеют не только гуманитарные, но и социально-политические последствия. Неквалифицированная работа «силовиков» приводит к увеличению числа оппонентов и даже врагов нынешней власти – и федеральной, и республиканской. Экстремистское подполье, таким образом, растет. Следовательно, работа правозащитников, нацеленная на противодействие внеправовой деятельности людей в погонах, объективно помогает власти. В особенности принимая во внимание обостренное чувство справедливости, существующее на Северном Кавказе.
В чем же была главная заслуга Натальи Эстемировой как правозащитницы? В течение долгих лет она занималась расследованием преступлений, связанных с пытками, внесудебными расправами или исчезновениями людей. Кроме того, журналисты, сотрудничавшие с Эстемировой, отмечают высокий уровень ее работы в суде. То есть она работала с «источником угрозы» для российской безопасности на Северном Кавказе.
Наверное, ее комментарии и выводы были чрезвычайно неудобными для власти и не исключено, что они действительно могли быть использованы в своекорыстных целях какими-то явными или тайными недоброжелателями России. Впрочем, это уже не относится к корыстным мотивам самого правозащитного движения, его активистов и наиболее ярких представителей. Между тем,
каждый день мы видим десятки проявлений того, как корыстные мотивы приписываются российским правозащитникам, и они чаще завуалированно, но не столь редко и открыто изображаются едва ли не как «пятая колонна», действующая внутри страны.
Отсюда и специфические оценки в адрес Анны Политковской, прозвучавшие из уст тогдашнего президента, а ныне премьер-министра РФ. Трудно представить себе подобную реакцию даже в такой стране, как Турция (сравните реакцию главы турецкого правительства Реджепа Эрдогана на убийство армянского журналиста Гранта Динка). В этой связи чрезвычайно важно понять одну, на первый взгляд, простую мысль. К российскому правозащитному движению власти должны относиться не как к врагу, а как к важному союзнику и полезному оппоненту.
В реальности правозащитная деятельность была и остается чрезвычайно многогранной. Во-первых, в отсутствие систематического финансируемого академического исследования Северокавказского региона правозащитники вольно или невольно превращаются в «носителей информации», полевых исследователей тех мест, куда не ступает нога этнографа, социолога, антрополога или журналиста. Привлекаемый ими материал (безотносительно его интерпретации) чрезвычайно важен для любого исследователя. И не вина правозащитников, а скорее беда (впрочем, и не только их), что уровень их академической подготовки не всегда соответствует уровню собранной эмпирики.
Во-вторых, важен сам правозащитный пафос. За редкими исключениями те же правозащитники, безусловно, осуждали экстремистские и террористические методы борьбы, а от российских властей они требовали соблюдение российского (а не какого-нибудь другого) закона. В этом плане их роль в предотвращении раскола страны невозможно недооценивать.
В отличие от Грузии, Армении или Азербайджана, российские правозащитники сумели выйти за рамки «этнической» гуманитарной защиты, подхода, при котором права человека отождествлялись с его «пятым пунктом».
Вне «принципа крови» в грузино-абхазском или армяно-азербайджанском конфликте права человека за редкими исключениями не существовали. На российском Северном Кавказе от этого этнического детерминизма удалось уйти (хотя в начале 1990-х значительный перекос в сторону защиты прав этнических меньшинств был сделан). И в этом также объективно сходятся интересы сильного государства и защитников гуманитарных и политических свобод.
А потому покушения на правозащитников необходимо перестать рассматривать как некоторые «риски профессии» и как частное дело поборников прав человека. Трагические покушения и убийства тех, кто пытается повысить качество власти (включая и его правоохранительные структуры, являющиеся основой любой государственной машины), — это прямой вызов государству. Это успех тех, кто хотел бы превратить его в выгодный частный бизнес, в котором действует только одна цель — сверхприбыль, не связанная с законами и стандартами.
