Цивилизация
Российское руководство сделало выбор своей антикризисной стратегии: постепенно тратя накопленные за годы нефтяного изобилия запасы, тихо дожидаться, пока Обама там у себя все наладит. А когда наладит, то Россия, не сгибая колен, снова – пусть и в неудобной позе – присосется к источнику золотовалютных резервов. И так – до следующего раза. Поскольку же перспективы кризиса никому не ведомы, то такая стратегия вполне может быть правильной. Во всяком случае, им хочется надеяться на это. Ведь очевидно, что длительного периода низких доходов от продажи энергоносителей сложившаяся в стране система управления, которая за последние месяцы вполне убедительно продемонстрировала свою неспособность решать элементарные задачи экономической политики, просто не выдержит.
Вопрос о том, как реформировать эту систему, все же стоит на повестке дня. Я бы рекомендовал демократизацию.
Добросовестное обсуждение перспектив демократизации в России – не очень благодарное дело. Слишком уж много корыстных интересов завязано на нынешнюю систему. Рентная экономика привела к тому, что правящий класс состоит из множества групп, каждая из которых сохраняет монополию на свой кусок пирога, большой или маленький, и заботится преимущественно о том, чтобы не подпустить именно к этому кусочку злых «аутсайдеров». Кроме того, все понимают, что рента – функция от власти, а не от собственности. Поэтому нельзя допустить, чтобы «аутсайдеры», которых вроде бы окончательно выгнали в дверь, пролезли к заветным кусочкам через окно. А то, что свободные выборы такое окно открыли бы, тоже понятно всем. Как заметил недавно один региональный чиновник рангом пониже среднего: «Мне [бип] политика не нужна. Я [бип] не политик, а коммерсант». Такова основа корпоративной солидарности, существующей между разными слоями российского правящего класса, хотя мастерами гламура и дискурса эта простая мысль проговаривается по-разному. В ход идут и национальные традиции от патриотов-почвенников, и необходимость противостоять «мировой закулисе» от патриотов-имперцев, и фатальная неготовность русских к свободному выбору от патентованных либералов, да и мало ли что еще можно выдумать. Все это идеологическая болтовня, призванная закамуфлировать корыстные интересы. Между тем,
вынести такую политическую конструкцию Россия может лишь при условии, что источники ренты не иссякают, а сама эта рента достаточно велика, чтобы, с одной стороны, насыщать аппетиты правящего класса, а с другой – содержать основную массу населения на уровне чуть выше прожиточного минимума.
Эти условия нарушаются на наших глазах. И тогда официальный лексикон обогащается словом «коррупция». Много стали говорить о ней в последнее время. И это могло бы показаться странным: я не думаю, что сейчас берут и воруют больше, чем два или три года назад. Скорее всего, меньше. Но дело не в количестве. Дело в том, что в условиях кризиса неадекватность системы становится очевидной, а значит, нужно выделить в ней «слабое звено», которое потом склонялось бы комментаторами для утешения телезрителей. Увы, это нечестная игра. В России коррупция – это основной способ получения ренты. Иными словами, это не звено системы, а сама система. Чиновники – хоть простые, хоть силовые, хоть прокурорские, хоть какие-нибудь небывалые «опричные» – ее не искоренят просто потому, что не может человек сам себя высечь. То есть отдельный человек, конечно, может, а масса людей к такому поведению не склонна. Даже если поручить. Либо не выполнят, либо выполнят без тщания – так, не высекут, а почешутся.
Механизмы борьбы с коррупционным поведением чиновников многообразны. В Китае, например, их публично казнят. Но давайте не строить иллюзий, в России установление жесткого авторитарного режима, который был бы на такое способен, потребовало бы сделать именно то, чего делать мучительно не хочется – допустить к власти «аутсайдеров». А скорее всего, не просто допустить, а отдать им всю власть, целиком. И уж во всяком случае, обидеть немало «инсайдеров», а ведь люди-то все какие хорошие, часто – незаменимые. Но без этого «жесткость» властей будет уходить в свисток, на борьбу с «оранжевой» оппозицией, которую для такой цели придется практически создать (но ничего, есть специалисты), и на ликвидацию стихийных уличных беспорядков (а вот на это силенок может не хватить). Оба направления, в принципе, бюджетоемкие, и с этой точки зрения – вполне перспективные даже в условиях кризиса, ведь на благое дело не жалко. Однако во внутренних способах функционирования российской государственной машины это ничего не изменит.
Вот и получается, что демократизация – это единственный реалистический путь. Во-первых, запуская механизм конкуренции между отдельными группами правящего класса, демократия позволяет без репрессий отфильтровывать наиболее антисоциальные из них. Во-вторых, демократия устанавливает легитимный критерий для такой фильтрации в виде волеизъявления граждан. В-третьих,
демократия позволяет постепенную, эволюционную смену состава правящего класса, а значит, даже в условиях перемен поддерживает рутину государственного управления без тех самых потрясений, которые так нелюбезны большинству россиян.
Демократия опробована во множестве стран. В подавляющем большинстве случаев доказала свою эффективность. В России ее нет, как нет и эффективного управления. Ну, поймите меня правильно, нет и не может быть демократии в стране, где не обеспечены фундаментальные демократические свободы – свобода объединений и право на выбор. Спорить с людьми, которые считают иначе, не имеет смысла, потому что они – недобросовестные спорщики.
Тем не менее есть один аргумент против демократизации, который пока не очень активно проговаривается в публичном пространстве (я что-то давно не слышал), но при этом должен быть признан добросовестным. Более того, он очевиден. Демократизация разрушила Советский Союз. Аргумент этот годится как для тех, кто вспоминает о Советском Союзе с ностальгией, так и для тех, кто вполне удовлетворен его распадом. Причин не любить СССР много, но распада России не хочется, кажется, почти никому. А между тем, сходство обстоятельств – налицо: Горбачев думал, что демократизация поможет преодолеть экономический кризис, устроил ее, тут-то все и пошло вразнос. Больше не хотим никаких перестроек.
Этот аргумент, повторяю, следует признать добросовестным. И, однако же, в самой его конструкции есть подмена понятий. Он начинается с демократизации, а заканчивается перестройкой. С исторической точки зрения, однако, нет никаких оснований считать эти понятия идентичными. Мы помним, что
с 1988 года и до конца того самого процесса, который пошел, с высокой трибуны постоянно раздавались слова о демократизации. Но в действительности имел место демонтаж коммунистического режима, сначала очень медленный и постепенный, а затем, когда контроль над ситуацией был утрачен, стремительный и катастрофический.
Замышлялись ли основные представительные собрания того периода – Съезды народных депутатов СССР и РСФСР – как работающие демократические учреждения? Нет, потому что не может быть парламента численностью более тысячи человек, совершенно не структурированного по партийному признаку, который справлялся бы с законодательной работой. Все основные политические решения в СССР, покуда он существовал, принимались одним человеком, М. С. Горбачевым, источниками власти которого служила сначала только КПСС, а потом еще и Съезд народных депутатов, для выполнения каких-то конструктивных задач просто не годившийся. И все это нелепое сооружение надстраивалось над конгломератом «союзных республик», каждая из которых, по Конституции СССР, была полноценным государством, пользовавшимся правом на самоопределение. Вот и воспользовались.
Говорю об этом не для того, чтобы принизить историческое значение деятельности самого Горбачева, его сторонников в руководстве КПСС и в демократическом движении того периода. Более того, я даже не разделяю распространенного мнения, что «во всем виноват Ельцин». Но если уж мы говорим о демократизации, то надо разобраться, в чем она состоит, и не оперировать неадекватными историческими примерами.
В свое время пользовалась большой популярностью наука о переходах к демократии, транзитология. Когда в российской академической среде у нее появились свои последователи и даже классики, то по прошествии свойственного неофитам энтузиазма они быстро уверились сами и стали уверять других, будто ее основное содержание – вера в то, что все страны с неизбежностью придут к демократии американского образца. Думаю, что некоторые из создателей транзитологии действительно так считали. Но основная идея была другая: успешная демократизация происходит там и тогда, где и когда она основывается на «пакте», соглашении между прежним режимом и оппозицией. А ошибка транзитологов, из-за которой они ничего не смогли понять в восточноевропейских демократизациях, состояла в том, что они слишком много внимания уделили технике заключения такого рода «пактов» и слишком мало – их содержанию.
По своей природе демократия – это не гласность, не отсутствие коммунистической монополии на власть и даже не совокупность фундаментальных гражданских прав. Демократия — система институтов, которые гарантируют все эти прекрасные вещи. Поэтому переход к демократии — это, прежде всего, институциональное строительство. Если для создания демократических институтов нужен пакт, то пусть будет пакт. Но и без всякого пакта, сверху или снизу, демократизация требует институтов. Если люди, сознательно идущие на активизацию общественных сил против авторитарного порядка, этого не понимают, то получается то, что получилось у Горбачева, – попросту говоря, коллапс системы государственного управления.
Советский Союз разрушила не демократизация как таковая, а то, что демонтаж коммунистического режима не сопровождался строительством дееспособных демократических институтов.
Ничего особенно сложного в демократическом институциональном строительстве нет. Это – обычная деятельность по разработке правовых норм, гарантирующих гражданские права. К такой деятельности современная Россия подготовлена гораздо лучше, чем Советский Союз, просто потому, что Конституция РФ – даже при всех ее очевидных недостатках, даже в порченом недавними поправками виде – все-таки конституция, а не вторая программа партии, каковой был принятый в 1977 году советский документ. Значит, есть основа для улучшения законов.
Совершенно очевидно, например, что действующее законодательство о политических партиях не обеспечивает реализации конституционного права на объединение, законодательство о выборах не соответствует конституционному принципу народовластия и т. д. Такие законы надо заменить на более адекватные, а желательно – на очень хорошие. Но тут уж как получится. Мы живем в мире, где нет чистой юриспруденции и хорошие законы получаются только тогда, когда за ними стоит политическая воля, не искаженная страхом перед переменами и корыстным желанием оставить все как есть. Ведь за принятием законов должно последовать их исполнение. Беда в том, что у людей, волей обстоятельств оказавшихся в России у власти в трудные времена, политической воли достает лишь на то, чтобы отсрочить назревшие изменения.
