Цивилизация
Канон отныне гласит, что кризис – это суд. Кризис должен очистить общество от всего неправедного, а особенно неправедных показательно наказать. И даже не требуется никаких экспроприаций, о мотивах которых проговорился московский мэр, кризис сам все сделает своей невидимой рукой, которую до этого так неуместно приписывали рынку. И, как страна особой роли и морали, Россия, несомненно, должна будет выйти из кризиса подлинным лидером.
Так гласит канон, который исправно транслирует государственный эфир. И
даже некоторые оптимисты из числа либералов готовы поверить, что кризис, доведя до логической развязки кремлевское противостояние между «партией бабла» и «партией крови и почвы», двинет страну по пути хоть какой-то модернизации.
Между тем, все потихоньку встает на свои места. Вопрос лишь в том, что это за места.
Наше – начинает до боли напоминать то, что, казалось, уже забыто, а тем, кто не успел побывать в комсомоле, и вовсе неведомо. Они, да и те, кто все подзабыл, уже поверили, что все бесповоротно изменилось и наших завоеваний уже не отнять. Конечно, особым уважением людей по ту сторону чиновного окошка или вполне себе частной кассы в супермаркете мы не были избалованы и в пору стабильности. Но, по крайней мере, была иллюзия, что можно найти себе другой супермаркет, пусть и с тем же успехом.
Иллюзиям места больше нет. Осталось осознать траекторию возвращения.
Бурно возвращавшаяся эстетика и даже гимн – все это были только виньетки. А теперь возвращаются подлинные атрибуты, вполне политэкономические. И, самое главное, возвращается советский человек. Лично.
Скажем, крупная страховая компания или банк, или тот же супермаркет в связи с кризисом экономят на аренде и сокращают площади. Мы уже давно привыкли к тому, что эти супермаркеты экономили на автостоянках ради торговых площадей – это было вполне по-нашему, но тогдашнее недовольство мы принимали за бурчание, в общем-то, научившихся капризничать людей. Искать в этом глубокий и системный смысл не приходилось, надо было просто подождать, пока гиганты в условиях конкуренции научатся уважению к клиенту. Но только теперь, сидя часами в очередях, подсчитываешь стулья в коридоре, которых один на пятерых, и спрашиваешь: а почему в «тучные» годы нельзя было хоть копейку потратить на то, чтобы клиент видел: частное капиталистическое предприятие это вам не какой-нибудь ДЭЗ. И вот ведь неожиданное открытие: оказывается, наш продвинутый коммерсант, росток, так сказать, будущего, никогда не относился к нам лучше обыкновенного чиновника.
Ему это было просто незачем. То, что могло стать модернизацией в начале 90-х, было благополучно нейтрализовано тем, что ученые называют компенсаторными реакциями общества. А стабильность потому, в частности, и получилась, что гражданам торжественно анонсировали: все, больше никаких экспериментов и модернизаций, отдыхаем и потребляем.
Это, опережая возражающие комментарии, ответ тем, кто гневно заявит: везде кризис, в Европе тоже сокращают и все терпят. Кризис – это везде шаг назад. Только там, где вовремя не было сделано два шага вперед, пункт возвращения уныл, как железнодорожный разъезд советской глубинки.
Кредитно-потребительское счастье вместе с возможностью ездить в Анталью оказалось лишь флером, под которым мы вроде бы стали напоминать людей мира, а теперь флер исчез, и оказалось, что все как прежде.
И шаг назад ведет нас прямиком в те времена, когда дефицит и квартирный вопрос на генетическом уровне портили характер.
Мы ведь не вчера догадались, что резонов уважать граждан у государства было тем меньше, чем больше было стабильности и благоденствия. И мы это понимали ничуть не хуже, чем понимал это советский человек, просто государство делилось с нами тем, что у него оставалось после своего собственного передела, и нам хватало.
Все станет на свои места, заграницу не закроют, просто не на что будет туда ездить, да если разобраться, то и раньше ездил лишь каждый десятый. Об этом раньше не думалось, а теперь все вернется. Осталось только догадаться, что станет синонимом слову «блат».
И вернутся, когда рассеется туман десятилетней халявы, нравы. Ведь что такое нрав советского человека? Нет, не готовность по первому призыву идти в ночную очередь отмечаться за румынской стенкой или итальянскими сапогами – это вторично. Первичным было понимание того, что для государства ты никто и ничто на свете не заставит его изменить это свое мнение. А раз так, то и государству гражданин ничем не обязан, то есть
наш человек не бунтует, он просто испражняется в лифте, хоть тысячу раз на дворе возрождение России.
Государство даже ненавидеть нет смысла, от него ничего не добьешься. И даже в сытые годы в пробках ненавидели не мэра, который один, а машин много, а такого же бедолагу в соседнем ряду, который все время куда-то прет. Просто тогда машин не было, сегодня есть, а завтра их снова станет меньше.
И тем, кто надеется на благотворное столкновение кремлевских партий, не надо напоминать: эта вечная коллизия верховных прагматиков с верховными держимордами и во времена проклятого царизма, и в счастливую пору политбюро была не столько движущей силой нашей истории, сколько традицией и стилем отправления власти, которые к гражданам, как косыгинская реформа, особого отношения не имели. И любая модернизация именно по причине этого противостояния быстро съедалась теми самыми компенсаторными механизмами. Один раз, в 91-м, граждане пошли защищать Белый дом, но на такие подвиги, как уверяют историки, общество готово не чаще, чем раз в поколение.
Мы стремительно возвращаемся во внутреннее состояние 80-х, и крепчающий маразм наблюдаемого – не столько характеристика власти, сколько знакомый до боли атрибут переживаемого момента.
Власть снова знает, что может быть поводом для анекдота, и ей за это ровным счетом ничего не будет. Мы даже можем со временем догадаться, что во всем виноваты не только Обама и Саакашвили, как мы вполне здраво, вопреки эфиру, понимали это про империалистическую закулису.
Мы выйдем из кризиса вполне советскими людьми, только немного злее. Как некогда советские счастливчики, побывавшие в мире чистогана, некоторое время оглядывали ландшафты родной страны с брезгливым раздражением. Мы ведь тоже совершили маленькую экскурсию в будущее, не попытавшись даже стать невозвращенцами, потому что казалось, что мы и так там. Мы там немного отоварились, набрались некоторых свобод, в первую очередь касающихся возможности безбоязненно и открыто ненавидеть. Тех, кто вчера считался братьями, тех, кого предписывает ненавидеть телевизор, друг друга, наконец.
И это, пожалуй, единственное завоевание, которое будет теперь нас отличать от человека 80-х. И которого нас не лишит ни власть, ни даже кризис.
Автор — обозреватель газеты «Газета»
