Цивилизация
Поговорка гласит, что один раз – это случайность, два – тенденция, а три – закономерность. Если согласиться с этим мнением, то именно при третьем президенте России и следовало ожидать того главного, что произошло 5 ноября при оглашении первого президентского послания Дмитрия Медведева: российская власть за 15 лет дозрела до изменений Конституции.
Это в любом случае поворотный момент, символизирующий окончание определенной эпохи. Потому что нынешняя российская Конституция – начиная от обстоятельств ее принятия в 1993 году и заканчивая всеми возможностями ее эластичного применения и трактовки в последующем, при подчеркнуто декларируемом табу на изменения – демонстрировала, что является особым документом особой постсоветской, переходной эпохи.
И то, что сегодня табу на конституционные новации снято – пусть и в очень ограниченном масштабе, – так же четко символизирует, что «переход», «постсоветский период» закончился или как раз сейчас и заканчивается. Заканчивается, что важно, вместе с таким же переходным периодом «после распада СССР» в мировой политике и институциональной системе.
Так что возникновение темы поправок в Конституцию России именно сейчас и вполне логично, и глубоко символично. Это значит, что во всех этих обстоятельствах российский правящий класс близок к тому, чтобы признать некую модель власти и управления оптимальной и утвердить ее всерьез и надолго. Другой вопрос – куда и в какой степени, к какому новому периоду и на какой магистральный путь поворачиваем теперь.
Вопрос существенен, и неудивительно то, что главная из предложенных Дмитрием Медведевым поправок касается именно дальнейшего укрепления фундаментальной и неделимой величины российской конституционной модели – сильной президентской власти.
Конституция России образца 1993 года, формально написанная в соответствии с лучшими образцами, на самом деле очень четко устанавливала только один принцип: «У нас будет сильная президентская власть, а там – посмотрим».
В процессе почти 15-летнего «смотрения» сформировалась какая-то реальная жизнь, практика государственной власти, принято множество законов. Сложились отношения Конституции с реальностью. То, что при этом сам текст Основного закона оставался неизменным, – небезынтересная технологическая особенность, лишь подчеркивающая изящество переходов в рамках одной и той же конституционной формы к совершенно разным содержательным моделям политической системы.
Из кубиков статей российской Конституции одинаково хорошо получались и «лихие 90-е», и стабильные нулевые. Грезились и суперпрезидентская, и президентско-парламентская республика. И вертикаль власти, и политический режим тотального внутриэлитного торга. Исполнительная власть могла принадлежать и правительству, и президентской администрации. Властвовать можно было и с партиями, и без них. Губернаторов можно было и выбирать, и назначать.
Характерно, однако, что предложенный Дмитрием Медведевым пакет поправок практически никак не затрагивает именно вот эти вопросы конституционной подвижности политической системы при неизменной основополагающей идее сильного президентства. Напротив, правке подвергаются крайне немногочисленные в Конституции нормы, имеющие четкое количественное выражение и не терпящие трактовок.
Исключение – ситуация с введением ответственности правительства перед парламентом. Однако с конкретным наполнением этих новых норм как раз полной ясности и нет. Ежегодная отчетность правительства перед парламентом может быть введена и просто в режиме «поговорили и разошлись». Тогда ни о какой четкой институциональной норме речи и не идет. Или же, напротив, мы увидим нечто новое. Это случится, например, если принцип отчетности исполнительной власти перед законодательной будет введен во взаимосвязи с другими конституционными процедурами. В частности, выражением доверия или недоверия правительству парламентом. Со всеми вытекающими уже из них возможными и опять же конституционными следствиями, связанными с решениями президента либо о роспуске Госдумы, либо об отставке правительства.
Понятно, конечно, что при наличии большинства «Единой России» в парламенте и лидерстве председателя правительства в той же «Единой России» обсуждение таких правовых конструкций выглядит чистой абстракцией. Однако в том-то и дело, что
в истории со снятием Дмитрием Медведевым табу с темы конституционных новаций главный вопрос – имеем ли мы дело с принципиальными институциональными новациями и процедурным развитием политической системы. Или же тема поправок в Конституцию возникает лишь в рамках реализации некоего политического проекта с электоральными перспективами.
Поправки Медведева и их пока не очевидные политические последствия — еще и про то, завершено ли формирование не только сильного президентства, но самого института президентской власти в России, какова его сущность.
По сути дела, именно при третьем президенте это и должно было произойти, ведь до сих пор была больше справедлива формула, что личность всенародно избранного – это и есть институт властного верховенства. При Борисе Ельцине президентская власть, можно сказать, только сложилась как таковая, путь ее был отмечен всей мощью свойственных первому президенту страны исторических загогулин. При Владимире Путине произошло известное спрямление президентства в вертикаль с соответствующим подчинением и низведением до технического уровня всех иных властных центров и ветвей.
Создание «тандемократии» после избрания Дмитрия Медведева должно было продемонстрировать, чему по-настоящему равен институт президентства в России. И с учетом заявлений о том, что пришло время «более полно раскрыть конституционный потенциал» правительства, и с учетом того, что президентство Дмитрия Медведева до сих пор работает с включенным обратным отсчетом до события под названием «следующие президентские выборы, где Владимир Владимирович снова может участвовать».
Не случайно же после оглашения инициатив по увеличению сроков полномочий президента и парламента сразу вернулись к жизни все дискуссии, вновь стали активно обсуждаться все сценарии возвращения Путина – хоть в 2009 году, хоть в 2012.
Но пока главным в обсуждении остается вопрос о том, «под кого все делается», нельзя с уверенностью говорить, что происходит именно приобретение политической системой институциональной сложности и переход к политике «без фамилий».
Тем не менее, сам факт того, что мы дожили до поправок в Конституцию, – это поворот всерьез и надолго. Другое дело, что мы пока не знаем, в какую сторону – к институционализму или к сохранению персоналистических режимов.
