Цивилизация
Где-то в середине восьмидесятых группа туристов из Новосибирска, насмотревшись на фантасмагорическое фруктово-дынное изобилие знаменитого душанбинского рынка, недовольно ворчала на юную таджичку-гида, которая прилежно рассказывала гостям о красотах проплывающих за окнами автобуса памирских предгорий. «Да у вас этих фруктов на весь Союз хватит! Ведь даром все это богатство пропадает – вы же столько не съедите! Вся Россия без фруктов сидит, а вы тут только о себе и думаете – нет, чтобы с нами поделиться».
Девушка-гид робко оправдывалась (кстати, на безупречном русском языке без малейшего акцента), указывая на элементарное отсутствие вагонов-рефрижераторов и на подчиненность Таджикистана всесоюзным народно-хозяйственным планам. «Мы и сами были бы рады с вами поделиться, думаете, приятно, когда наши фрукты бесполезно гниют у нас на глазах!»
На что путешествующие новосибирцы обиженно отвечали: «Захотели бы по-настоящему, придумали бы что-нибудь».
Если отвлечься от пафосно-обличительной лексики, то
Советский Союз был вовсе не «тюрьмой народов», а обыкновенной коммуналкой, с присущими ей психологией и нравами. И русские люди, лукаво возведенные официальной пропагандой в статус «старшего брата», никогда никого не угнетали, а были такой же жертвой державной политики политбюро и его присных, как и остальные жители всесоюзной коммуналки.
Да, по сравнению с российской глубинкой, где сотни деревень безжалостно объявлялись «бесперспективными», те же, скажем, прибалтийские республики, можно сказать, процветали. Но не потому, что в Москве тайно орудовало некое русофобское лобби литовцев или эстонцев, а потому, что коммунистическое руководство надеялось таким способом «позолотить пилюлю» прибалтийцам, чье национальное самосознание острее других воспринимало потерю независимости. (Точно так же, как сегодня мы предпочитаем покупать лояльность Чечни за весьма крупные бюджетные вливания, которые можно было бы употребить на, скажем, строительство элементарно приличных дорог в Центральной России).
А от русского населения СССР откупались не стоящей ни рубля официальной лестью. Чаще всего в лоб – мол, вы, ребята, первые среди равных. Иногда завуалированной – отсутствие компартии РСФСР подразумевало, что КПСС и есть, прежде всего, российская партия. В некоторых же случаях лестью бессмысленно изощренной. Это когда некрологи по случаю кончины того или иного писателя, актера или композитора отличались друг от друга присутствием или отсутствием слова «многонациональное». «Советское искусство понесло большую утрату». Это словосочетание означало, что речь идет о русском покойнике. А добавление «многонациональное» означало, что скончался представитель союзной республики.
В целом же мы действительно жили достаточно дружно, если не считать неизбежных перебранок по поводу наших столь разных бытовых привычек.
С этими ощущениями мы и расстались в 1991 году, эйфорически сочувствуя друг другу в нашем коллективном стремлении к независимости.
А потом Россия обнаружила, что пространственное воображение, которое было привито ей советской пропагандой, уже не отвечает реальности. Но как реагировать на это совершенно непривычное обстоятельство, она решительно не знала. И, сразу скажем, не знает до сих пор.
Сначала было уверенное и нетерпеливое ожидание скорого возвращения с повинной беглецов из коммуналки.
Затем наступила пора хаотического строительства на так называемом постсоветском пространстве всяких таможенных, экономических, военно-политических и прочих эрзац-союзов, блоков, ассоциаций и организаций России. Но синдром незаслуженного одиночества все никак не исчезал.
«Постсоветское пространство» с готовностью откликалось на объединительные инициативы России, но только в той степени и в тех случаях, когда это приносило ему конкретную выгоду. Но реально жертвовать своей независимостью во имя державных амбиций или душевного равновесия России оно не намеревалось и, судя по всему, теперь уже никогда не вознамерится.
Тогда Россия перешла к политике окриков и даже предпринимала попытки управлять внутренними политическими процессами в отдельных странах «ближнего зарубежья». Дело доходило даже до мандариново-винных эмбарго, которые Москва впервые опробовала вовсе не на Грузии, а на родной и близкой Абхазии, которая посмела избрать своим президентом Сергея Багапша, а не московского ставленника. И так вплоть до показательных газо-нефтяных порок, устроенных в разное время Литве, Украине, а недавно, мимоходом, и Чехии. Вплоть до угроз расколоть Украину и отнять у нее Крым. И все для того, чтобы допрыгаться, в конечном счете, до сегодняшней идиотической ситуации в Южной Осетии, которую Москва старательно создавала своими руками, и над которой она почти потеряла контроль.
Большинство наших соотечественников, уже привычно называющих грузин «грызунами», с нетерпением ждут, когда мощный удар российской армии, вставшей на защиту «российских граждан» в Абхазии и в Южной Осетии, приведет к падению ненавистного режима Саакашвили. Обывателю простительно – он не ведает, чем может обернуться его ликующее ожидание.
Зато крайне интересно, представляют ли кремлевские стратеги реальные последствия военного вмешательства России для ее позиций во всем Закавказье? А что, если Саакашвили решит идти до конца в своем стремлении силой вернуть в состав Грузии сепаратистские территории? Потерпеть поражение он может лишь в случае прямого вмешательства российской армии, которое вполне вероятно, учитывая то исступление, которое царит в Москве по отношению к Грузии. Но что будет делать Россия в том не менее вероятном случае, если Азербайджан, который по очевидным причинам уж явно может не опасаться вмешательства русских, попытается отвоевать Нагорный Карабах? Представляет ли она себе, как кардинально изменится равновесие сил в регионе, даже если Азербайджан не сумеет добиться своей цели? Вряд ли. Хуже того, об этом в Москве, судя по всему, даже не дают себе труда задуматься.
Но это всего лишь одна из иллюстраций нашего поведения на постсоветском пространстве, которое определяется не реальными интересами России, а реваншистскими комплексами ее властей и общественного сознания, которые все чаще проявляются в виде нетерпеливого окрика «К ноге!» А
тем, на кого окрик заведомо не подействует, поскольку они необратимо упрятались от России в ЕС и в НАТО, мы с торжествующим злорадством обещаем уши от мертвого осла вместо Пыталовского района, с почтительными реверансами отдавая при этом Китаю «исконно русский» остров на Амуре.
Между тем, в самом по себе стремлении России сохранить привилегированные позиции на постсоветском пространстве нет ничего противоестественного или предосудительного. Более того, учитывая нашу общую историю (при всех существующих различиях в ее интерпретации), это стремление могло бы быть тотально обоюдным, если бы Москва нашла, а главное, если бы она действительно искала верную интонацию в отношениях с бывшими «младшими братьями». Увы, этого так и не произошло, поскольку
наши ближайшие соседи очень быстро уяснили, что Россия рассматривает их не как партнеров по равноправному сотрудничеству, а скорее как статистов, призванных удовлетворять ее геополитическое самолюбие.
По существу наша политика на постсоветском пространстве, с иррациональной ревностью реагирующая на любую попытку других стран укрепить там свои позиции, неуклюже имитирует печально известную «доктрину Монро», объявившую еще в начале XIX века весь американский континент эксклюзивной сферой влияния Соединенных Штатов. Сегодня в Грузии мы на карикатурном уровне подражаем действиям США по отношению к Кубе, осмелившейся выйти из-под их влияния. Мы радуемся возникновению антиамериканского альянса латиноамериканских стран во главе с Венесуэлой, явно не догадываясь о том, что этот альянс (как бы ни относиться к идеологии его вождей) является прямой, хоть и долго вызревавшей реакцией на монополистские претензии Соединенных Штатов.
Нам это надо? Или после нас хоть потоп? Или,
может быть, мы настолько уверовали в наш триумф над «загнивающим Западом», что со всякой мелюзгой вообще церемониться не намерены?
И вот что интересно. При явном антизападном сдвиге нашего общественного сознания оно остается в восприятии Запада далеко не столь категоричным, каким оно проявляет себя в той, можно сказать, коллективной идиосинкразии, которую оно испытывает по отношению к самому факту существования бывших советских республик как независимых государств. Впрочем, как показывает приведенный выше эпизод с таджикскими впечатлениями новосибирских туристов, в тонкостях их бытия мы не давали себе труда разбираться даже во времена нашего тесного сожительства. Проще говоря,
«захотели бы дружить с нами по-настоящему, придумали бы что-нибудь с вашей независимостью». Именно здесь мировоззрение нашего общества становится почти не отличимым от мировоззрения власти.
А следовательно, мы еще очень долго будем готовы дружно наступать на одни и те же грабли, которые давным-давно подложил Соединенным Штатам тогдашний госсекретарь Дж. К. Адамс. По иронии судьбы, специально для того, чтобы предостеречь именно Россию от попыток зариться на американский континент.
