Цивилизация
Ингушская оппозиция требует возвращения Руслана Аушева, ингушская власть преследует тех, кто украшает его портретами ветровые стекла своих разбитых «Жигулей». А сам экс-президент, наконец, нарушает долгое молчание, со всей политической двусмысленностью объясняя: как после своей отставки он продолжал оставаться с земляками, так остается и поныне. И все это на фоне прогрессирующего ингушского процесса, который год назад можно было называть обострением, а сегодня остается верить, что это еще не война. Впрочем,
отнюдь не сегодня имя Аушева стали вымарывать из учебников ингушской истории. И не вчера. Едва ли не с того самого дня его отставки ингушам предложена версия, в соответствии с которой у истоков ингушской государственности, а также новой столицы Магас стоял вовсе не Аушев, а, конечно же, Мурат Зязиков.
Аушев не возражал и на своем приоритете не настаивал. Он вообще словно исчез, будто повинуясь некоему договору о своей безболезненной эвакуации из истории.
Но требование ингушской оппозиции вернуть Аушева, подкрепленное 80-ю тысячами подписей, прозвучало именно сегодня. Ингушские оппозиционеры, перешедшие от тактики митингов, перерастающих в побоища местного значения, к довольно экзотическим политическим требованиям, уловили не только запрос дворового ингушского эфира, но и определенную историческую системность. И дело не только в том, что
президента Зязикова в Ингушетии не любит никто. Ни в одной социальной среде. Его не любят даже те, кто должен любить власть просто по факту ее существования — в забытых богом селах, куда не доходят газеты и не просачивается эфир.
Его не любят бизнесмены и домохозяйки, журналисты и беженцы, милиционеры и чиновники. Даже те, кто обязан его любить за то, что при нем стали в Ингушетии подлинными хозяевами — люди в таких погонах, какие не принято показывать, — его тоже не любят. Просто за то, что он есть, хотя как президента его на самом деле и нет.
Есть функция с названием «Президент Ингушетии», доведенное до логического идеала воплощение вертикали власти на уровне субъекта федерации. Таких полюсов у нее два. Второй, вопреки географии, разместился по соседству — в Чечне, у Рамзана Кадырова: абсолютные полномочия, гарантирующие на вверенной территории абсолютную лояльность. И все ровно наоборот в Ингушетии. Коллективный смотрящий из Москвы, он же силовой сустав вертикали, командировке которого в Ингушетию так противился Аушев в пору своего президентства. После изгнания Аушева эта конструкция была возведена со стремительностью, во много раз превышающей скорость строительства Магаса. И теперь, как и положено идеальной модели, крохотная Ингушетия стала концентрированным воплощением всех новых технологий. Здесь с кристальной очевидностью понятно, что
никакого серьезного подполья быть не может: нет ни религиозного фанатизма, ни сепаратизма, ни хоть какого-то простора для партизанского маневра — вся Ингушетия напичкана едва ли не всеми родами войск, включая профессиональных осведомителей.
Никто не спорит: обстрелять базу ОМОНа какие-нибудь отчаянные мстители или пусть даже головорезы могут. Но русский врач или русский учитель в Ингушетии — объект традиционного почтения, их убийц растерзали бы сами ингуши, но кто-то русских учителей убивает. Журналистов и оппозиционеров не любят нигде, но именно здесь, в рамках идеальной конструкции, словно воплотилась в жизнь властная мечта безо всякой конспирации избивать их так, как не снилось ни одному омоновцу ни на одном «Марше несогласных». И без всяких объяснений вводить режим контртеррористической операции там, где террористов не больше, чем оранжевых революционеров – по крайней мере, пока, несмотря на все успешные попытки власти озлобить вверенное население.
Но при этом многие из тех, кто сегодня требует реставрации Аушева, в его времена тоже ходили в столь же непримиримых оппозиционерах. И сегодня организаторы сбора подписей в приватных разговорах тоже не без ехидства вспоминают причуды его стиля, полностью соответствовавшего тогдашним политическим нравам. За рекордные показатели на выборах республика имела все, от пресловутого оффшора до генеральского права посылать куда угодно людей в федеральных погонах, жаждавших расширить чеченскую операцию как минимум на соседнюю Ингушетию. Собственно говоря,
из всего политического наследия Аушева республика запомнила две вещи: то, что она не стала Чечней, и Магас — повод для анекдотов, столь же, впрочем, незлых, сколь искренними были аушевские амбиции.
Демократии особой не было, ее ингушам заменяли несомненная харизма и обаяние личности, за которые многое прощалось. Не было больших достижений – вместо них имелась повсеместно и, надо сказать, не без определенных оснований культивировавшаяся убежденность в том, что даже выживание Ингушетии в тогдашней ситуации было подвигом само по себе. Всего этого оказалось вполне достаточно, чтобы Мурата Зязикова с первых дней его власти снедало желание вымарать фамилию предшественника из ингушских анналов. Режим Зязикова словно решил во всем стать отрицанием режима Аушева. Субъективное понимание своей слабости и непопулярности при этом самым органичным образом вписывалось в объективное требование наступившего времени, полной капитуляции перед теми, с кем боролся Аушев — силовиками.
Соответственно, венцом ответной оппозиционной логики должно было стать требование вернуть все обратно. В первую очередь Аушева.
Оппозиция, надо полагать, излишнего романтизма на этот счет не испытывает. Игра построена на понятной гипотезе «новый президент что-то обязан сделать». То есть Медведеву будто бы дают шанс отличиться, прекрасно понимая его игровую ситуацию и ни на чем не настаивая. Ведь в ингушской безысходности и в самом деле соблазнительно поверить в то, что все может измениться настолько диаметрально.
Пусть не Аушев. Но, по крайней мере, не Зязиков. И, как это всегда бывает в атмосфере приятных иллюзий, все, что происходит по соседству, оптимистично работает на идею. Поменяли же в Карачаево-Черкесии Батдыева на Эбзеева.
Между тем, разница между Черкесском и Магасом очевидна, судя по всему, даже самым отчаянным ингушским романтикам. Убедительных резонов устраивать революцию в региональном сознании у нынешнего Кремля не больше, чем их было у прежнего в пору массовых выступлений против Рахимова в Уфе. Ингушетия – не лучшее поле для самоутверждения преемника. Поменять сейчас Зязикова на Аушева – это будет, может быть, покруче, чем выпустить Ходорковского. К тому же, ни на кого, кроме ингушей, смещение Зязикова впечатления не произведет.
Другое дело, если ингушское устройство власти и лично Зязиков станут элементом какой-нибудь большой и компромиссной схемы переустройства власти вообще, но этого пока явно не планируется. И Ингушетии уготовано снова стать показательным уроком. Нестерпимее, чем в Ингушетии, казалось бы, быть уже не может. Но, как показывает начальная фаза преемничества, ресурс этой нестерпимости еще отнюдь не исчерпан.
Автор — обозреватель газеты «Газета»
