Цивилизация
Март 2008 года в Ингушетии был чрезвычайно насыщенным политическими событиями. 2 марта в самой маленькой республике Северного Кавказа параллельно с президентскими выборами прошли выборы в региональный парламент. На этот раз результаты «Единой России» были более чем скромными. Ингушские единороссы набрали всего 74,09 %.
В контексте Ингушетии 74, 09% для «Единой России» — это мало. Даже по официальным данным количество симпатизирующих «Единой России» на общефедеральных выборах в декабре 2007 года (почти 99%) несопоставимо с числом тех, кто голосовал за региональное отделение российской «партии власти».
74,09% голосов за «Единую Россию» в марте 2008 года — это показатель того, что порядка 47 тысяч избирателей (это исключительно официальные цифры) в течение четырех месяцев разуверились в главной политической силе страны.
Даже итоги голосования, опубликованные в печати и утвержденные республиканским избиркомом, могли бы стать основой для определенной тревоги региональной элиты. И региональная элита отреагировала, правда, в знакомой советской стилистике. 12 марта 2008 года президент Ингушетии Мурат Зязиков своим указом отправил в отставку правительство республики. Указ также прекратил полномочия руководителей исполнительных органов государственной власти, глав администраций районов, городов и населенных пунктов республики. Сам Зязиков, комментируя свое решение, подчеркнул: «В Ингушетии с учетом всех демократических принципов избран новый парламент, и сегодня надо ставить перед органами власти Ингушетии более амбициозные задачи».
Реализация «амбициозных задач» началась буквально сразу же по горячим следам решений от 12 марта. 14 марта 2008 года главой республиканского правительства был назначен Харум Дзейтов (последняя должность перед назначением — руководитель службы капитального строительства «Московской объединенной энергетической компании»). Вслед за назначением главы кабинета прошли другие назначения, общее впечатление от которых таково: кадровой революции не состоялось. Кресла вице-премьеров сохранили Башир Аушев (куратор «силового блока») и Казбек Костоев (национальная политика, спорт, культура). Во главе министерства образования стал Магомед Мургустов (уже руководивший данным органом в 1990-е годы, вернувшийся в старое кресло с места заместителя руководителя президентской администрации). Другой заместитель главы президентской администрации Салимхан Евлоев встал во главе министерства труда и социального развития. К слову сказать, тот же Харум Дзейтов имеет за плечами большой опыт «партийной советской работы» в Чечено-Ингушской АССР. Таким образом,
в новом составе правительства практически нет новых лиц (разве что министр культуры Иса Чахкиев, возглавлявший до этого Ингушский государственный драматический театр). Кадровый резерв — это почти исключительно чиновничий аппарат.
И наконец, 18 марта 2008 года депутаты республиканского парламента решили разобраться с российским федеральным каналом «РЕН ТВ», продемонстрировав блестящее искусство политических доносов: «Доводим до вашего сведения, что считаем нежелательным транслирование передач телекомпании «РЕН ТВ», равно как и присутствие журналистов указанной компании на территории Ингушетии. Изложенное сообщается для вашего реагирования». Таков пафос депутатского обращения на имя председателя Совета Федерации и Госдумы, директора ФСБ, Генерального прокурора и министра внутренних дел РФ. В этот же день 18 марта 2008 года Верховный суд РФ отклонил иск прокуратуры республики Ингушетия о закрытии оппозиционного сайта «Ингушетия.Ру». Об этом сайте следует сказать особо. Сегодня он играет роль «виртуального организатора» масс, оппозиционно настроенных в действующей власти.
Насколько эта региональная веб-версия газеты «Искра» будет успешной, сказать сложно. Но очевидно, что сегодня сайт «Ингушетия.Ру» является главным «раздражителем» республиканской администрации.
Таким образом, в марте 2008 года Ингушетия снова продемонстрировала своеобразное политическое «раздвоение». С одной стороны — один из самых высоких результатов по голосованию за преемника Владимира Путина, рапорты об успехах, необыкновенное рвение региональной власти «карать измену» и столь же необыкновенная лояльность Москве. С другой стороны - продолжающаяся нестабильность, а также нервная реакция власти, стремящейся попросту замолчать весь имеющийся негатив. Только в день 14 марта (день кадровых назначений в правительстве) в Ингушетии были убиты сотрудник ФСБ (еще двое ранены) и офицер милиции.
Однако не только «силовики» становятся жертвами нападений и диверсий. Нередко жесткие (и неоправданные) действия правоохранительных структур приводят к эксцессам (жертвам среди населения, не связанного с исламистским подпольем). Впрочем, составление хроники трагических событий марта в Ингушетии заняло бы не одну статью. Возможно, для этого потребовалось бы издание целой брошюры с двумя разделами (представители власти — жертвы экстремистов и жители республики — жертвы произвола «силовиков»). В данной ситуации для нас важно зафиксировать тенденцию.
Сегодня Ингушетию нередко сравнивают с соседней Чечней 1990-х годов. Между тем, такое сравнение абсолютно некорректно и неправомерно.
В сегодняшней Ингушетии (в отличие от Чечни времен Дудаева и Масхадова) нет каких-либо сепаратистских структур (или параллельных органов власти), готовых осуществить сецессию республики.
Существующее в республике экстремистское подполье объединяется на базе радикального исламизма, а не этнического национализма, считая главным своим противником не столько федеральный центр, сколько республиканскую власть. Вообще идея сецессии не стоит в повестке дня (как она не стояла весь постсоветский период). И даже в марте 2008 года многие оппоненты действующей республиканской власти (а также правозащитники) выступают за усиление федерального присутствия в республике. Вот фрагмент из обращения делегатов Чрезвычайного съезда ингушского народа (состоялся 8 марта 2008 года) к Владимиру Путину и его преемнику: «У народа Ингушетии складывается впечатление, что у центральной власти России нет никаких механизмов воздействия на ситуацию в республике. Нынешнее руководство Ингушетии, вопреки Конституции РФ и всем законодательным актам, занимается террором и бесчинством в отношении граждан — в республике процветает произвол силовых структур, коррупционеров и мздоимцев, безработица достигла крайних пределов, а чиновники из центрального аппарата утверждают о «динамичном развитии Ингушетии»». Таким образом,
оппозиция в Ингушетии апеллирует к Москве, а не к Совету Европы. Ее протесты направлены, прежде всего, на республиканскую власть.
В Ингушетии не существует и единого объединенного протестного движения вообще. На сегодняшний день мы можем условно определить два протестных потока. Первый — это правозащитники, активисты республиканских НПО. Основой для их протеста являются противоправные действия российских силовых структур, дислоцированных в Ингушетии. Вторым же протестным потоком является исламистское подполье. Именно с его деятельностью связана сегодняшняя активизация диверсионно-террористической деятельности. При этом следует подчеркнуть, что мотивация радикальных исламистов различна. Среди тех, кто сегодня ведет активную вооруженную борьбу с подразделениями МВД и Министерства обороны, есть религиозно мотивированные деятели (хотя на сегодняшний день интеллектуальный центр радикального ислама находится в Дагестане, крупнейшей и наиболее населенной республике Северного Кавказа), представители республиканского криминалитета, использующие ислам для легитимации своей деятельности, а также фрустрированное население. Среди последних нередко попадаются жертвы неправовых действий «силовиков». Однако
два потока, правозащитный (лоялистский) и исламистский (экстремистский) в Ингушетии не пересекаются. Более того, правозащитники видят своим естественным союзником федеральную власть, в то время как боевиков считают вызовом не только для государства, но и для демократических ценностей.
В то же самое время у правозащитников и федеральной власти существуют серьезные расхождения во взглядах и в подходах к разрешению кризиса. Для Москвы ситуация в Ингушетии рассматривается исключительно как угроза безопасности РФ, а весь социальный протест в республике сводится к экстремизму или террористической активности. Таким образом, проблема в значительной степени упрощается, сводится к черно-белому восприятию. А потому вся программа действий Москвы ограничивается всего лишь двумя пунктами. Первый — усиление военной составляющей в Ингушетии (ввод дополнительных подразделений). Второй — поддержка действующей власти и отказ от диалога с конструктивной оппозицией (понятное дело, речь не идет о диалоге с вчерашними соратниками Шамиля Басаева). Как следствие, кризис коммуникации, отсутствие обратной связи. Конечно, в Ингушетии есть исламские боевики, с которыми надо бороться, с которыми переговоры невозможны. Но есть ведь и вменяемые люди, а с ними говорить не хотят.
Между тем реализация двух федеральных «пунктов» не приносит заметного изменения ситуации. Продолжается и лоялистский протест (в виде чрезвычайных съездов и митингов), растет и исламский радикализм. Более того, лоялистский протест архаизируется (организации «семейных» и тейповых съездов, советов старейшин и прочее). Такого рода сценарий ничего хорошего не сулит.
Провал государства (точнее, сведение его к функциям рапортующей об успехах машины) ведет к атомизации общества.
Эффективной защиты власть не гарантирует, следовательно, надо действовать по принципу «защищайся сам, как можешь». Необходимо четко осознать, что простое увеличение воинских контингентов в маленькой республике не приведет к чаемой стабилизации. Не приведет до тех пор, пока, во-первых, за всей этой силой не будет реальной стратегии, а во-вторых, пока эта сила не станет восприниматься как защита «мирного труда» и жизни обывателя.
Автор — заведующий отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа
