Цивилизация
Заблуждение этих «актуальных» гаданий в том, что они отвлекают внимание от главных структур реальности на несущественные, «как бы политические» эпифеномены. Удел несущественного – не быть, а казаться. Кажущееся существование политической системы в сегодняшней России не выходит за границы языковой привычки – это всего лишь риторический обычай, инерция языка.
Как структура нашей социальной действительности политическая система сошла на нет.
Эта принципиально важная констатация факта позволяет ясно определить проблему. Если нам нужна политическая система, ее нужно создавать. Выбор между «преемниками», между «наследованием» и «дуумвиратом», конечно, важен и для кремлевских, и для всех российских обитателей, только вот к политической системе он отношения не имеет.
Несистемное упрощение.
Вообще-то, государство без политической системы – явление в мировой истории нередкое, а в отечественной и вовсе обычное. Можно привести примеры держав, которые стали великими и вполне обходились без таковой. Правда, все примеры будут из прошлого. Политические системы появлялись и появляются при усложнении общественной жизни, по сути, это институциональные системы разделения и баланса различных центров публичной власти. Многим людям и вчера, и сегодня такие усложненные политические конструкции представляются неудобными и даже вредными для поддержания общественного порядка. Другая традиция восходит к Аристотелю, который считал более сложное устройство правильных «политий» – монархий, аристократий, демократий – атрибутом цивилизации. Многочисленные же случаи, когда разделение-баланс публичной власти еще отсутствует (традиционные деспотии) либо устранено (тирании, олигархии, охлократии), Аристотель рассматривал как неправильные, не подходящие для цивилизованных людей формы правления. У нас сегодня как раз такой случай — свертывание политической системы в результате упрощения, примитивизации, деинституционализации публичной власти.
«Структуры действительности».
«Неполитийность» элиты и общества России нужно рассматривать в системном контексте – как следствие и фактор взаимосвязи главных структур, определяющих нашу сегодняшнюю социальную реальность. Я вижу четыре такие «структуры действительности».
Во-первых, социальная психология и даже этос индивидуального выживания. Самовыживание стало универсальной ценностью. Поэтому прослыть мерзавцем совсем не страшно, куда страшнее оказаться «лузером». О солидарности еще порой говорят, но в нее давно никто не верит.
Борьба за выживание как образ мысли и жизни – то, что объединяет элиту и общество. Все приспосабливаются, самые лучшие приспособленцы – на самом верху.
Те, кто внизу, – дезадаптанты.
Этот социальный факт всем дан в ощущении и большинством признается как естественный порядок. Именно поэтому люди, которые только что страшно ругали начальство, на вопрос, за кого они собираются голосовать, отвечают: «За «Единую Россию», конечно. У них власть, деньги, все ресурсы». Вроде как легитимность: торговаться, договариваться с теми, кто наверху. Но в том-то и дело, что не легитимность это, а зоология. Поза доминирования, поза подчинения — сегодня эти сверху, а там видно будет. То есть
никаких институциональных механизмов – идеологических, религиозных, политических, – легитимирующих сложившийся порядок, стабилизирующих его в стратегическом плане, здесь нет и быть не может.
Этот порядок фундаментально неустойчив.
Во-вторых, бюрократозависимый рынок и рентоориентированная бюрократия. Это уже отнюдь не советская номенклатура, но это опять эволюция «в бок», очередная кривобокая модернизация по усмотрению и в интересах начальства. Бизнес и новый средний класс приспосабливаются к тем правилам игры, которые им установлены. Государство, безусловно, выступает главным центром социального господства, но как центр социального развития, как национальный developer выглядит более чем скромно: оно куда чаще тормозит, чем развивает. Его ветвящиеся структуры ссорятся из-за полномочий, активно апроприируют публичные полномочия для извлечения корпоративных и персональных выгод, а остальную работу выполняют из рук вон плохо, перекладывают ее друг на друга или просто не делают.
Многолюдное государство, у которого сегодня вся сила и так много денег, мнит себя Большим Братом, но похоже, скорее, на Большого Паразита.
В-третьих, олигархический капитализм. Крупный российский капитал – это круг избранных корпораций, который не только не расширяется, но наоборот сужается: если в 2000 году 1200 компаний производили 80% российского ВВП, то в 2006 году их было около 500. Одновременно идет огосударствление крупного капитала, его сращивание с верхушкой бюрократии. А малый бизнес у нас не растет с середины 90-х годов, в одной Варшаве сегодня столько же малых предприятий, сколько во всей России! Если надоело сравнивать себя с Западом, давайте сравним с Китаем. И обнаружим то же самое фундаментальное отличие: китайский капитализм настоящий, потому что он народный, то есть опирается на спонтанное развитие снизу, на инициативу многих миллионов частных компаний, малых и мельчайших фирм, крестьянских хозяйств. А
российский капитализм – верхушечный, начальственный, причем к 2008 году он стал олигархическим в еще большей степени, чем был в 1998 году.
В-четвертых, постноменклатурный патронат. Нынешняя российская элита по типу своего господства и внутреннего взаимодействия представляет собой частно-государственный патронат, в котором частное и государственное отнюдь не противостоят друг другу, а выступают в неопатримониальном единстве. Клиентарно-патронажные практики, связи и сети заполняют, переформатируют и замещают публичные институты. Эта генеральная тенденция, набиравшая силу в условиях социальной аномии начала 1990-х годов, пройдя этап политического феодализма и «семибанкирщины», в итоге не пошла по пути публичной конкуренции олигархических альянсов (украинский вариант), но зато расцвела в форме нового кремлевского абсолютизма. Оба пути – и конкурентная олигархия, и бюрократический абсолютизм – могут привести как к тому, что государство станет более цивилизованным, так и, наоборот, продолжит деградировать. Решающим фактором той или иной эволюции выступает как раз политическая система: либо ее развитие, либо выхолащивание.
Путин — угроза «плану Путина».
Нарастающая политическая деинституционализация стала результатом не столько узурпации публичной власти, сколько достаточно широкого социального согласия. Большинство и избирателей, и элиты не склонны придавать принципиального значения институциональной автономии, а правящая администрация целенаправленно обесценивает автономию публичных институтов. Как правило, не через нормативно-правовое изменение их статуса, а посредством неформальных поручений, согласований и воздействий. Такие неформальные практики один из руководителей президентской администрации очень метко назвал «режимом ручного управления», отводя именно им, а не институциональной автономии принципиальное место в методологии сегодняшнего правления. Согласно этой методологии не только оправдано, но принципиально важно, чтобы президент (а заодно, стало быть, президентская администрация, соратники и помощники) мог воздействовать на любой политический, социальный и хозяйственный институт в стране.
Российская правящая элита решила, что прописные истины о разделении властей ей не указ, видимо, отнеся их по части надоевшей «демократии».
Правила взаимоконтроля и конкуренции властей отрабатывались многими народами с тем, чтобы снизить риски тиранических и плутократических злоупотреблений властью, обеспечить возможность выбраковки негодных правителей и смены правящей администрации без разрушительных революций. Так сложились национальные политические системы – механизмы отбора элиты, обеспечения социального доверия и в итоге социальной эффективности государства. Отказ от создания подобного общественного механизма в России консервирует неэффективность российского государства и максимизирует выгоды распорядителей административного ресурса. Отказ от политической системы, понятное дело, не декларирован, заявлены другие, более популярные лозунги восстановления государства и национальной гордости великороссов. Пока ущерб от политической деинституционализации не столь очевиден – на фоне выгодной экономической конъюнктуры и в сравнении с неблагоприятными для большинства населения 90-ми годами. Административный контроль над разбухшими финансовыми потоками и клиентарные механизмы их перераспределения актуализируют борьбу за выгодные места в административной системе, а не за ее эффективность. Но как бы то ни было, ущербность такого типа развития становится все более ясной.
Техника удержания власти вне и вместо политической системы может выдавать себя за стратегию национального развития, но не в состоянии ее заменить.
Монархизм российского политического сознания, на мой взгляд, тоже не стоит преувеличивать. Консолидация вокруг лидера в переходных состояниях сообщества – это антропологический закон, а вовсе не наша исключительность. При этом современные критерии годности элиты и лидера – социальная эффективность и глобальная конкурентоспособность – общеизвестны и признаны абсолютным большинством россиян.
Конкретные социально-экономические результаты второго президентства оцениваются и в массе, и в элите весьма скептически, «на троечку».
Это видно даже по опросам. А ведь сегодня опросы скорее скрывают общественное неудовольствие. (Регулярно имея дело с количественными и качественными исследованиями, могу засвидетельствовать, что данные анкетных опросов — даже тех, в надежности которых у меня нет сомнений, — стали «стёртыми» и очень сильно отличаются от оценок при групповых обсуждениях вживую).
Преобладающее доверие к Владимиру Путину действительно стабилизирует систему, но путинский рейтинг лишь представляется константой, на самом же деле его социальное содержание меняется. Вначале это был рейтинг национальной надежды, потом — привычки, а в 2007 году начал проступать страх: «путинскому большинству» стало страшно без Путина оставаться в путинском государстве! Ведь
доверие к государственным институтам и должностным лицам стремится к нулю, силовиков уже почти не отличают от бандитов, коррупция достигла градуса национальной катастрофы.
Оказалось, что с разрушением политической системы несовместимы не только свободные выборы, но и «план Путина», то есть формально легитимная и полная передача власти надежному преемнику. Сначала все шло по плану: президент на прощание одарил ряд приближенных феодом и иммунитетом в виде госкорпораций и сбил всех с толку, круто поменяв М.Фрадкова на В.Зубкова. С особым финальным энтузиазмом президент превращал всех остающихся на политическом поле игроков то ли в тени, то ли в «зайчиков», лично ему обязанных своим политическим существованием. Была запущена PR-кампания «Национальный лидер». Но чтобы завести по китайскому образцу национального лидера, нужны три обязательных условия: наличие не персонализированного, не патримониального института, обеспечивающего легитимность и консолидацию власти; способность соратников отходящего от дел лидера сохранить видимость единства; наличие внятно определенного курса развития, которому присягнула страна или хотя бы элита. Ни одного из этих трех условий сегодня в России нет.
Исчерпанное государство.
Прошедшие думские выборы к внедолжностному статусу национального лидера Путина никак не приблизили. «Единая Россия» слишком декоративна и несамостоятельна, чтобы быть крепким пьедесталом. Никакой курс национального развития не представлен и не принят. Общенациональная присяга лично Путину тоже не удалась. Ведь нужный результат выборов – 65% за ЕР – до того как стать официальным, назывался и муссировался еще с весны 2007 года, то есть задолго до решения президента возглавить партийный список. Но если вертикаль власти обязана была обеспечить и обеспечила – со всеми манипуляциями, мобилизациями и приписками – цифры, максимально близкие к контрольным, то получается, что ресурс личной популярности В.Путина был задействован на полную катушку совершенно напрасно! Дело же не просто в дорогущем и страшно не эффективном PR-проекте. Дело в том, что сакральный ресурс нельзя трогать без сакральных последствий. А тут оглушительный холостой выстрел, который услышали все. Избирателям еще можно с избиркомовскими цифрами в руках рассказывать о «путинском большинстве» (хотя и по официальным данным это 40% российского электората). Но
многочисленные агенты власти точно знают, что победой на думских выборах Владимир Путин обязан не своей харизме, но их административному рвению.
Ни легитимности, ни консолидации это режиму не добавило.
Верхушка вертикали пошла в разнос, война кланов у трона выплеснулась на публику. Риски передачи «ручного управления» страной преемнику оказались слишком высоки – и для конкурентов-соратников, и для самого В.Путина. Запланированная передача власти выглядит еще менее политической и еще более патримониальной, чем в 1999 году, но и от такого наследования пришлось отказаться – Путин остается во власти, наверное, даже в Кремле.
Последнее прибежище псевдоаналитики – разговоры о начавшемся транзите власти и смене суперпрезидентства на модель «сильный президент и сильный премьер». Ясно лишь то, что
в обозримой перспективе обострившаяся борьба кланов будет определять политическую повестку, то есть им снова будет не до стратегии.
Пересадка Путина из президентского кресла в премьерское может означать что угодно, только не переход к парламентскому правлению, поскольку путинское правительство не станет подотчетным парламенту.
Вероятное статусное ослабление Дмитрия Медведева в «связке» с Путиным приведет к возникновению вслед за техническим парламентом и техническим кабинетом «технического президента», то есть к ослаблению последнего и главного института публичной власти в целях сохранения режима «ручного управления». Увы, действующая администрация последовательно устраняет возможности политической реинституционализации. Ну не нужно им этого.
А вот стране очень нужно – нужно избежать застоя и очередного кризиса, к которым неизбежно ведет примитивная организация и социальная неэффективность власти.
Уже мало кто верит, что властная вертикаль — это та волшебная палка, посредством которой можно улучшить качество правления и социальной жизни.
Российскому обществу, элите, следующему президенту и самому Путину придется отвечать на вызов глобальной конкуренции и внутренней институциональной деградации в условиях исчерпанности государственной идеи путинского образца.
В повестке третьего президентства главным будет вопрос о качестве государства.
Наша элита, обходясь без политической системы, уже показала свою несомненную самобытность. Теперь нужны качественные изменения в организации государственной власти и управления.
