Цивилизация
Таких историй знакомств с людьми нетитульных национальностей было немало, но запомнился почему-то армянин Арташес. Он так и представился. А потом вдруг смутился и поправился: «Ну, для вас — Алик». Потом мы долго смеялись над нашим первым рукопожатием, и я допытывался: неужели жизненный опыт настолько жестко навязал моему новому знакомому убеждение в том, что русский человек не способен произнести слово Арташес? Он посерьезнел и сказал: способен, наверное. Но зачем заставлять человека ломать язык?
Социопсихологи, изучающие постсоветскую действительность, отмечают: отражением постимперского комплекса по другую сторону образовавшихся границ является комплекс постколониальный. Первый — про тех, кто не только не без удовольствия пользуется тем, что его заботливо не вынуждают ломать язык, но и полагает такое положение вещей единственно разумным. Второй — про тех, кто проявляет подобную заботливость и лояльность даже тогда, когда вроде бы их уже никто не требует. Насчет обоих комплексов очень легко и соблазнительно обмануться. Можно свести их к привычной системе «ведущий — ведомый», и это не так не только потому, что постколониальный комплекс зачастую оборачивается пьянящим и запальчивым праздником непослушания. Дело еще и в том, что
в любезной готовности Арташеса быть Аликом кроется не только забота, но и известная снисходительность. Право на которую заслужено долгим общением с тем, кто считал себя старшим братом.
И вот тут начинается подлинная перверсия. Бывший старший это безотчетно чувствует. Он уязвим, и он о своей уязвимости догадывается, и от него это, по большому счету, не скрывают, жалуясь ли на него в ОБСЕ или потакая его стратегическим прихотям. Бывший первый среди равных уже не первый, вчерашние равные смотрят на него чуть свысока, потому что он в отличие от них остался у разбитого корыта своего былого первенства. А с ним исчезло и чувство такой естественной и органичной исключительности. Кроме него, как выяснилось, для осознания себя страной и нацией ничего и не было.
Неизбывное чувство обнаруженной пустоты — это даже не менталитет и тем более не традиция и не идея.
С другой стороны, когда рухнули замки на воротах, за которыми беспечно жила семья народов, стало понятно, кто во всем этом случившемся виноват. Ведь ни один из геополитических идеалов не пользуется у нас таким доверием, как тезис об алчном стремлении окружающего мира нас непременно завоевать. У нас появился собственный колониальный синдром. Причем одновременно с постимперским. Тем более что враг предстал единым, разветвленным и глубоко эшелонированным организмом, где вчерашний потенциальный противник успешно рекрутировал вчерашних деколонизированных братьев. Кто должен ответить за рухнувшую Берлинскую стену, за расширение НАТО, за Гамсахурдиа, Ландсбергиса и Валенсу, за Черноморский флот?
За все это первыми и по полной программе ответили чеченцы. Реванш за все — вот что читалось между строк решения о восстановлении конституционного порядка. А когда реванш захлебнулся, все уже окончательно встало на свои места. Нужно было только подождать несколько лет, чтобы случилась Кондопога и эта новая расстановка была решительно сформулирована. Пусть и в форме президентской оговорки, которую, впрочем, никто так и не исправил: следует защищать интересы коренного населения.
Совпадение было знаменательным: Кондопога разыгралась почти одновременно с началом грузинского скандала, который подходит к своей первой годовщине. Чеченцы снова ответили — теперь за грузин. Ну, конечно, за американцев, НАТО и далее по списку. В этом глубинный нюанс нашего национального чувства.
Чувство большого геополитического врага на самом деле обернулось сладостным ожиданием очередного унижения, которому он нас обязательно подвергнет, и это снова докажет нашу правоту.
И кому-то надо за это отвечать. А ситуация изменилась. Мы даже из ложной политкорректности больше не считаем себя первыми среди равных — мы ведь тоже извлекли уроки. Картина с внешним врагом повторяется на внутреннем пространстве, мы снова копим обиды, но уж на сей раз терпеть не станем. Здесь все гораздо проще, и никакой тебе больше семьи народов. Есть мы, и есть те, кто даже при сохранении внешней лояльности наверняка прячет в букете кинжал. А то и безо всякого букета. Те же вайнахи, на сей раз ингуши, и гордый обыватель не станет опускаться до того, чтобы отличить их от дагестанцев или даже единоверцев-осетин. Карающая рука былой сверхдержавы не в состоянии дотянуться до американцев и даже грузин, зато еще немало тех, кому не стоит забывать, что коренным населением на нашей российской земле они не являются.
И траур в Беслане не должен мешать москвичам радоваться Дню города.
Москвичи в этом действительно не виноваты. Просто так уже окончательно и объективно сложилось. Но это одна сторона пропасти. По другую ее сторону те, кто объявлен если не чужими, то не совсем своими, постепенно обнаруживают, как в их душах зреет все та же снисходительность армянина Арташеса.
Там видят не только пляски на Тверской в день их траура, но и то, как для нарождающейся государствообразующей нации ни «Курск», ни «Норд-ост» не стали тем же, чем стал для них Беслан, и снисходительность становится формой отчуждения.
И все идет по кругу, потому что высокомерие тех, кто считается гостем, усугубляет ту спасительную сладостную боль — доказательство нашей извечной правоты. Единственное, но такое, что других и не нужно.
