Цивилизация
На этой неделе митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл вновь заговорил об собой роли традиционных конфессий в России и, в частности, о том, что «было бы полезно законодательно закрепить особую роль четырех традиционных религиозных конфессий» — православия, ислама, иудаизма и буддизма. Предложение находится в русле стратегии Русской православной церкви, которая стремится стать союзником государства и получить от союзничества дополнительные преимущества. О перспективах развития РПЦ рассуждает религиовед, доцент Центра сравнительного изучения религии Российского государственного гуманитарного университета Борис Фаликов.
— Борис Зиновьевич, как влияет сближение церкви и государства на положение внутри самой церкви?
— Я говорю не о Церкви с большой буквы, как теле Христовом, а о церкви как социальном институте, в котором существуют борющиеся друг с другом партии. У происходящего сейчас сближения РПЦ с государством, некоторой политизации внутри самой церкви есть как сторонники, так и противники. Мне представляется, что сегодня сильнее позиции тех, кто хотел бы еще большего сближения церкви с государством, еще большей опеки с его стороны. Им кажется, что таким образом они добьются усиления роли церкви. Собственно, до революции православная церковь находилась в весьма тесном союзе с самодержавием. И идущая от Петра синодальная модель, безусловно, является матрицей этих отношений. После того как церковь во время перестройки освободилась из вавилонского пленения, от коммунистического контроля, она к этой матрице стала возвращаться. Либеральная же тенденция внутри церкви слишком слаба. Ее представители указывают, что сближение с государством может повредить церкви, лишит ее свободы, поставит в слишком сильную зависимость от государства. Но их слишком мало — несколько священников, несколько приходов, которые особой силы не имеют.
Так что можно сказать, что внутри церкви торжествует тенденция возврата к дореволюционным традициям, матрице XIX века, когда церковь является преданным союзником государства, власти и надеется за это получить какие-то преимущества.
— Верно ли предположение о том, что при объединении РПЦ и гораздо более консервативной Русской православной церкви за рубежом влияние традиционалистов значительно усилится?
— Я знаком с этим мнением. Тут есть свои за и против. Безусловно, Русская православная церковь за рубежом (РПЦЗ) является более консервативной. Когда я преподавал в США, где эта церковь достаточно сильна, мне приходилось наблюдать за ее деятельностью. За пределами российской диаспоры она мало кому известна. РПЦЗ действительно чрезвычайно консервативна — последовательно выступает против экуменизма, за восстановление монархии и занимает крайнюю позицию по многим другим вопросам. Но это настолько маленькая организация, что, влившись в Русскую православную церковь, став ее органической частью, она вряд ли сможет как-то повлиять на позицию РПЦ. В синод войдет один епископ, но его голос ничего не будет решать. С другой стороны, РПЦЗ — ярый противник так называемого сергианства — договора, который заключил местоблюститель патриаршего престола, впоследствии патриарх Сергий (Старгородский), с большевистским режимом. Тогда он заявил, что церковь никогда не будет с ним бороться и даже, как патриотическая организация, будет его поддерживать. Существуют разные точки зрения на эту позицию Сергия. Некоторые говорят, что таким образом он все же сумел сохранить церковь от тотального уничтожения. Другие указывают на то, что после этого церковь потеряла всякую самостоятельность. Но подчеркну, что РПЦЗ всегда была активнейшим противником сергианства, считала это ересью. Поэтому она находилась в плохих отношениях с РПЦ, которую критиковала за союз с коммунистами. И одним из условий объединения было то, что РПЦ должна осудить сергианство. В какой-то мере они своего добились. Было несколько выступлений, из которых видно, что РПЦ критически отнеслась к своему прошлому.
Как ни парадоксально, в этом смысле РПЦЗ сыграла в какой-то мере очищающую роль.
Ведь нынешняя верхушка РПЦ состоит из «птенцов сергианского гнезда». Все они вышли оттуда. Но трудно представить, что традиционалистская закваска РПЗЦ что-то поменяет в нынешней политике РПЦ. Во-первых, как уже говорилось, из-за малочисленности, а во-вторых, сама политика РПЦ и так достаточно консервативна. Например, внутри РПЦ сейчас стали очень осторожно относиться к экуменизму. И если объединение как-то и повлияет в консервативную сторону, то очень незначительно.
— По результатам социологических опросов из всех социальных институтов в зоне доверия находятся только президент и церковь. Насколько сильным может быть влияние становящейся все более консервативной церкви на общественное сознание?
— Отношение к церкви со стороны общества довольно неоднозначно. С одной стороны, по разного рода социологическим опросам, примерно 60–70% опрошенных относят себя к православным. Но когда социологи задают более детальные вопросы, выясняется, что процент людей, активно ходящих в церковь, небольшой. Их не более 4–5%. Кто же такие те, кто говорит, что они православные? Это пример культурной и этнической самоидентификации.
При таком отношении к вере, когда люди говорят, что они православные, но в церковь не ходят, вряд ли позиция церкви по тем или иным вопросам может на них сильно повлиять.
Если они не ходят, то они мало обращают на нее внимание и близко к сердцу политику церкви не принимают. Да, мы православные — ну и что дальше? Кроме того, мне кажется, что и сама церковь не стремится так уж сильно влиять на умы или диктовать что-то пастве и обществу. Социальная доктрина православной церкви не слишком жесткая, в отличие от гораздо более твердой позиции католической церкви в отношении абортов или использования контрацептивов. РПЦ ведет себя более пассивно. Скажем, попытки ввести преподавание основ православия в школе церковь предпринимала. Но нельзя сказать, что она занималась таким уж активным лоббированием. Наткнувшись на противодействие определенной части общества, она несколько растерялась.
Можно сказать, что действительно позиция церкви становится более консервативной, но, на мой взгляд, она не является достаточно активной, для того чтобы последовательно распространять свои ценности в обществе.
— Мы все чаще слышим о радикализации ислама. Насколько серьезна опасность того, что рост фундаменталистских настроений среди тех, кто относит себя к мусульманам, приведет к радикализации православия?
— Это очень сложный и важный вопрос. Сейчас мы видим усиление консервативных и фундаменталистских тенденций во многих религиях. Но, может быть, есть смысл развести понятия «консерватизм» и «фундаментализм». Консерватизм вообще характерная вещь для религий. Консервативная позиция — это охрана своих базовых принципов, без которых религия не может существовать. Фундаментализм же предполагает активное навязывание крайне консервативных ценностей обществу. В этом смысле православная церковь скорее консервативна.
Фундаменталистские тенденции в ней есть, но не являются основополагающими, даже можно сказать, что они пока достаточно маргинальны.
Скажем, в исламе фундаментализм в том смысле, о котором я говорю, выражен гораздо мощнее. Там совершенно очевидно стремление распространить свои взгляды, навязать их. Радикалы исламисты декларируют борьбу с западной цивилизацией. Действительно, некоторое религиозное и общественное напряжение может здесь усиливаться. Экстремизм одной стороны может усиливать экстремизм другой. Есть такой эффект резонанса не только в физике, но и в общественной жизни. Мы это видим в мире.
Например, в США протестантские фундаменталисты очень усилились именно благодаря встрече с фундаментализмом исламским. Есть вероятность, что маргинальный православный фундаментализм также весьма окрепнет.
Мы знаем, что на официальном уровне у нас ислам и православная церковь находятся в нормальных отношениях. Представители обеих религий входят в Межрелигиозный совет, который контролируется митрополитом Кириллом, председателем ОВЦС. Вроде бы отношения налажены, но в какой мере официальные отношения отражают реальное положение дел? Ответить на этот вопрос сложно. Я не хотел бы преувеличивать опасность исламского фундаментализма в России, но ведь часто те, кого мы называем исламистами, радикалами, абсолютно неподконтрольны официальному исламу, муфтияту. Это особенно видно на Северном Кавказе, но это можно отметить и в других местах. Может, официальная политика двух религий будет оставаться сдержанной, умиротворяющей, но это не значит, что можно будет избежать конфликтов, источники которых находятся вне контроля муфтиев. Кроме того, нельзя забывать о демографическом факторе. По подсчетам некоторых ученых, уже лет через 30–40 число представителей народов, традиционно исповедующих ислам, сравняется с числом традиционно православных народов. Это, безусловно, очень серьезная проблема.
Но по сравнению с другими странами у нас обстановка пока более спокойная. Разница между ситуацией у нас и в Западной Европе исторически объяснима. Мусульмане, которых, например, во Франции сейчас очень много, попали туда сравнительно недавно. Это произошло в XX веке после распада французской колониальной системы. Поэтому отношения там достаточно конфликтные. У нас же народы, исповедующие ислам, жили издавна. Есть долгая история отношений. Поэтому, конечно, опасность конфликтов существует, но она пока меньше, чем в Западной Европе.
Беседовал Евгений Натаров
