Цивилизация
Социологи аналитического центра Юрия Левады узнавали мнение россиян о том, какие профессии им кажутся самыми престижными, самыми доходными и самыми криминальными. Результаты опроса выглядят вполне сенсационными.
С престижными и доходными профессиями ситуация вполне предсказуемая. Среди доходных чаще всего называют банкира — 24%, потом бизнесмена — 21%, на третьем месте довольно неожиданно оказались юрист, нотариус, прокурор и судья — 20%. «Министры, депутаты и госслужащие» находятся на том же уровне, что и представители деловой элиты — менеджеры, финансисты и директоры. Среди престижных профессий юристов называют чаще всего — 29%, директоров, менеджеров — 17%, банкиров и врачей — 16%.
Зато список самых криминальных, по мнению россиян, профессий выглядит поистине впечатляюще. На первом месте, с колоссальным отрывом лидирует здесь позиция «милиционер, сотрудник ГИБДД». Эту профессию к криминальной отнесли 38% опрошенных. На втором месте тоже представители государства — «министр, депутат, госслужащий» — эту категорию сочли криминальной 19% респондентов. И лишь на третьем месте оказалась собственно номинация «бандит, рэкетир, мафиози» (так же часто, как рэкетиров, криминальными считают и профессию «бизнесмена, предпринимателя»). Парадоксальная ситуация, когда люди работу в милиции относят к криминальным профессиям в 2,5 раза чаще, нежели собственно представителей преступного мира, очевидно, отражает остроту и актуальность этой проблемы для граждан. С милиционером они сталкиваются чаще и ближе, нежели с криминальными авторитетами. Можно, наверное, сказать, что в этом рейтинге для респондентов речь шла не столько о криминальности профессии, сколько о ее социальной опасности.
Так или иначе, почти сорок процентов граждан готовы видеть преступников в работниках правоохранительных органов. Таким образом, одна из важнейших монополий государства — монополия на легализованное насилие — по их мнению, находится в руках преступников.
Система государственного легального насилия выглядит в глазах россиян гораздо более преступной и социально опасной, нежели собственно преступность.
Если даже предположить, что на самом деле государственная власть вовсе не так склонна к преступности, как представляется значительной части россиян, то ее положение все же выглядит практически безнадежным. Всякое ее действие заранее воспринимается как незаконное, как имеющее незаконный побудительный мотив или подоплеку. А формально законное насилие, применяемое силовыми структурами, воспринимается как разбой.
Опрос «Левада-центра» демонстрирует, кроме того, что пропагандистская активность по очищению милицейских рядов, развернутая в последнее время властью, по меньшей мере не приносит результатов. А возможно, что приносит, наоборот, результат отрицательный.
Громкие разоблачения милицейских банд, несомненно, помогли выходцам из ФСБ занять ключевые позиции в милицейском ведомстве, но одновременно лишь еще более подорвали доверие граждан к органам правопорядка.
Выражение «оборотни» плотно вошло в народный лексикон как именование милиционера вообще. А описание деятельности разоблачаемых милицейских банд выглядит столь убедительно и реалистично, столь знакомо и узнаваемо, что люди воспринимают их не как эксцессы, но как рассказ о жизни милиции в целом и повсеместно.
Кризис доверия к правоохранительным органам усугубляется недоверием к представителям органов законодательной и исполнительной власти, занимающим в рейтинге российского криминалитета второе место. Они также опережают здесь реальных бандитов. То есть оказываются более актуальными «антигероями» общественного мнения, нежели люди, избравшие жизнь за рамками закона.
Основным парадоксом сложившейся ситуации является то, что сохраняющийся на довольно высоком уровне рейтинг доверия верховной власти — президенту Путину — соседствует с нарастанием настоящего кризиса доверия к государственным институтам. И если кремлевским технологам в краткосрочной перспективе такая ситуация кажется вполне приемлемой, то в долгосрочной перспективе она может оказаться источником настоящего системного и социального кризиса.
Моделями такого кризиса можно считать, например, ситуацию в Дагестане, где милиция являет собой самостоятельную организованную силу, ведущую необъявленную войну с республиканским руководством, с одной стороны, и с населением — с другой. Можно вспомнить и историю «зачистки» в Благовещенске, где бытовая вражда населения и милиции также едва не переросла в масштабный социально-политический конфликт.
