Цивилизация
Его слава была в полном смысле этого слова фольклорной. Это и понятно, он сам был персонажем почти былинным. В сознании масс он был мифическим Емелей, у которого по щучьему веленью ведра сами ходили по воду. Судите сами, служил он в театре на одной из самых замурзанных московских площадей, за которой начинался неопрятный рабочий район с Птичьим рынком и старообрядческой церковью. Сам его театр ютился тоже в неказистом, ободранном здании; позже пристроили новое, но это было в самом конце его жизни. Народу было известно, что актеры — народ нищий, работают много, получают гроши, ну, если, конечно, они не снимаются с утра до вечера в кино. А театральной общественности было и подавно известно, что Юрий Любимов для своих актеров — отец строгий, в кино отпускает со скрипом, а репетировать и играть заставляет круглосуточно. И вот театральный обыватель из тех, кого называют «публика», ходил к служебному входу Таганки глазеть на невиданное чудо — припаркованный там белый «Мерседес». Вся Москва знала, что это автомобиль Высоцкого. И знала, кто его ему подарил. Мало того что это была богатая жена-иностранка, что само по себе было неотступной мечтой любого московского парня глухих брежневских лет. Она была к тому же француженкой, что тоже само по себе будило воображение. Но и этого мало, она была знаменитой кинозвездой. По тогдашним, советским стандартам он был кругом счастливец. Как бы живое воплощение коллективной мечты народных масс.
Если кто-то скажет, что любили его отнюдь не за это, что он был гениальным поэтом и исполнителем и замечательным актером, то это тоже будет отчасти правдой. Но его образ без «Мерседеса» и Марины Влади был бы неполным для сказочного сознания. Тем более удивительно, что его песни, то ернические, то исполненные приблатненного надрыва, трудно назвать симфонией оптимизма. Но и такое случается. Писал же какой-нибудь счастливчик Дали всякие перекошенные рожи и баб с бородами. Так что здесь, кажется, важно все вместе. И приблатненность, и осуществление мечты — короче, образ народного героя, который вы знаете кого бросает в набежавшее что. Для полноты ему бы еще поднять восстание. И, что удивительно, он это почти сделал. Хотя для этого ему пришлось умереть в сорок c небольшим лет. Потому что его похороны грозили вырасти в стихийную народную манифестацию.
Я говорю все это, пытаясь понять, почему для моего поколения, так сказать, семидесятников он был настоящей звездой. Его слушали с одинаковым восторженным вниманием и в студенческих общежитиях, и в кочегарках, и в домах тех самых интеллигентов, о которых отчего-то принято думать, что они жили исключительно на кухнях. Причем слушали не по программе, как читали Пушкина, не потому что его внедряли сверху, а самодеятельно. Полуподпольно. На допотопных магнитофонах. Потому что других тогда еще не продавали.
Вот именно эта всенародная любовь к нему и есть главный аргумент в пользу его фольклорного происхождения. Потому что он был не только фантастически популярен, как Окуджава или Галич, но был легендарен.
При этом он, не будучи, кажется, по крови чисто русским, да и внешне отнюдь не походя на типичного русака, был как бы пронзительно национален. Потому что это исключительно русский феномен — всенародная слава при официальной непризнанности. Конечно, были полупризнанные поэты, ходили в списках запрещенные стихи, скажем, позднего Волошина, но, во-первых, эти поэты, как правило, были уже покойниками, а во-вторых, если читающая публика и любила их стихи, то собственно об их жизни знала мало да и мало интересовалась. А Высоцкий жил рядом, по соседству, можно сказать, и с каким удивительным размахом.
<1>Кажется, свое сказочное происхождение он сам отчетливо осознавал. Талантливый человек вообще, как правило, о себе все знает. Удачливый пьяница, богатый гуляка, знаменитый, но официально неизвестный — как бы ходячий оксюморон. Такими и были русские сказочные богатыри: какой-нибудь Илья Муромец лежал себе на печи, потом слез с нее, сунул два пальца в рот и свистнул так, что Соловей-Разбойник упал замертво. Единство, так сказать, противоположностей, как нас учили в школе.
Исполнилось 25 лет со дня его смерти. Теперь ему поставлены памятники, посвящены музеи, изданы баснословными тиражами его тексты, но кажется, что эти посмертные почести только принизили его образ. Ивану-дураку, который получил свою принцессу, памятники не нужны. Ему нужна память. То есть из области фольклорного сознания он как бы перешел в ранг намного низший — народного артиста России. Что не могло не повредить его сказочной репутации. Мне кажется, сегодня его песни уже никто не поет. Да и пластинки, думается, не шибко раскупаются.
Он как бы перешел в область воспоминаний нашего поколения, и это кажется несправедливым.
Несправедливо это потому, что сказки детства запоминаются навсегда. А во взрослом возрасте их принято пересказывать детям и внукам. Но сегодня вряд ли какого-нибудь юного рэпера вдохновит эта сказка. Но с другой стороны, вряд ли сегодня какой-то поп-певец сможет так мощно тронуть коллективное подсознание… Ах, это не просто новые времена с новыми песнями. Это исчезновение остатков и следов той странной эпохи, которая только и могла непризнанный талант возносить на головокружительные высоты подлинного героизма.
Автор — обозреватель «Независимой газеты», специально для «Газеты.Ru-Комментарии».
