Цивилизация
Франкенштейн не был принципиально вредным персонажем. А если иной раз он вел себя не лучшим образом, то это не следовало из замысла его автора. В этом и дело: он был придуман, так что, учи его, не учи, он все равно не сможет вписаться в жизнь. Не въехать ему, вот он и доставляет неприятности окружающим, вовсе того не желая.
Подобными же созданиями будут медийные рассуждения о вещах, которые, может, и известны их авторам реально, но для читателей будут уже кукольными интерпретациями. Телепузиками, покемонами, пластмассовыми солдатиками, муляжами Буша, Путина, Ющенко вот теперь — кого угодно. Все эти разноцветные франкенштейны будут толкаться в голове человека друг с другом и с чем-то реальным, что у него все же имеется.
А какая, кроме его жизни, у него еще реальность? Но франкенштейны перетопчут все подряд — они же интерпретации, им не больно и вообще дела нет до того, что там еще в голове есть. Деревянные, оловянные, пластмассовые, нежить — они неминуемо создадут неудобства и вынудят человека, в котором поселились, разбираться, отчего это ему неуютно. Но от кого зависит итог разбирательства? Конечно, от того франкенштейна, который сейчас контролирует мозг. Теперь он там главный, он же самый твердый, так что душевный комфорт человека, в которого он зашел, зависит от того, насколько большое пространство будет выделено гостю.
Там он будет рулить, продолжая интерпретационное дело уже изнутри. Будет склонять к прогнозам и геополитическим мыслям, вызывая при этом выделение моральных оценок из неких желез. Оценки вызовут желание как-то определиться социально, подписав, скажем, что-нибудь коллективное в защиту революционного пролетариата Анголы. Это может быть и по делу, но рулит-то все же он, Ф.
Когда в мозгу засел франкенштейн, то все прочее жмется к стенкам черепа, размазываясь по ним изнутри. Тогда внутри головы возникает облегчение, которое сложно не принять за свободу.
<1>Конечно, ее гарант — Франкенштейн, а возникает она от того, что всем теперь управляет отношение к нему - неважно, хорошее или плохое. Некоторую проблему составляет разве то, что часть головы будет непознаваемой, а там же есть и что-нибудь хорошее. Но, с другой-то стороны, раз она неопознана, значит, ее нет, так что становится просторно, легко и приятно.
Еще одна деталь: франкенштейны всегда антропоморфны. Любая история тяготеет быть сериалом с персонажами. Но это ж надо стараться, чтобы представлять действительность набором персонажей, не все же на свете имеет форму тела. Вот птички, хотя бы, или война. Зато при очеловечивании всего подряд возможен антропоморфный разговор между франкенштейном и лицом, в черепе которого он живет. Им никто не помешает поговорить, когда захочется («Товарищ Ленин, я вам докладываю...»). Прагматично, когда все получает человеческие формы, — с птичкой же не поговоришь, если ты не Франциск Ассизский. Вдобавок, если на свете что-то происходит, а индивидуум не имеет к этому отношения, то это однозначное попрание прав человека. Такую недостачу и покрывает франкенштейн.
Конечно, диалог с внутренним франкенштейном ослабляет ориентацию в собственной жизни. Он же большой, все заслоняет. Поэтому должен быть механизм, выводящий из мозга инородные тела.
Но тут снова проблема: а как сообразить по ощущениям, где ты сам, где мышечные напряжения и шумы организма, а где он, квартирант? Обрастает же живыми чувствами, прикидывается, что настоящий.
Процесс, видимо, имеет такую последовательность: очередной медийный франкенштейн вставляет в человека ту версию мироздания (на неделю, на месяц), в которой он главный. Это влечет за собой чувства, а далее — неизбежную печаль, потому что она положена быть во многом знании. Следующее же знание возникнет по ходу переваривания печали, оно и станет средством для прочистки мозга. А тогда можно будет ждать следующего гостя. Такова она, медийная жизнь.
