Цивилизация
Путин цыкнул. Приказал правительству не вмешиваться в организованный им показательный процесс Михаила Ходорковского, а от нас потребовал прекратить спекуляции и истерику. В сущности, это его первое однозначное и ясное политическое заявление с лета 1999 года. Все эти четыре года Путин искусно балансировал на недомолвках и жонглировал двусмысленностями. И ситуация перевернулась даже не в момент ареста, а когда президент наконец высказался.
Ведь эти намеки и недоговоренности, которыми в совершенстве овладел Путин, не просто стилистическое украшение укоренившейся при нем системы сдержек и противовесов. Это был полноценный, помимо сдержек, политический ресурс, позволявший Путину оставаться этаким арбитром и социальным коммуникатором, которому каждый из нас может хотя бы иногда передоверить кусочек собственной картины мира.
Ведь это как обычно устроено: президент скажет что-нибудь такое жесткое и неопределенное — все, мол, хватит, вопрос закрыт окончательно, — а мы обсуждаем потом за кофе, что он имел в виду. Интерпретируем, взвешиваем, спорим. Поставленная на поток дискуссия российской элиты о сути и траектории сложившегося режима составляла, на самом деле, его опорную конструкцию и все эти четыре года успешно работала на легитимность Путина. Для разобщенной и закомплексованной элиты — бюрократии, бизнеса, медиа, интеллигенции — систематическая недоформулированность политики имела несомненный терапевтический эффект. Сам же Путин служил одновременно и источником, и предметом национального воодушевления, пусть оно всегда было с экивоками, вплоть до временных разрывов отношений.
Путин был субъектом, извините, конструктивной критики. Героем народных масс и современным лидером, воплощающим нашу неоднозначность.
А теперь найдите хотя бы одного ответственного гражданина — не Райкова, а вменяемого члена общества, — который поддержал бы запланированный показательный процесс и Путина в этом деле. Это, знаете, такая знакомая — в основном по кино — картина, когда хозяин дома чего-то ляпнул вообще не то и гости, отводя глаза, аккуратно потянулись к выходу. Кого, короче, Путин представляет теперь на международных саммитах? Это что у него там за партия такая, показательно вычищающая из своих рядов врагов народа и их родственников? От кого они тут, с каким мандатом? Просто запуганная челядь или фракция прокуроров, маховик тоталитарного разворота? Есть принципиальная разница между президентом, выражающим интересы элиты, и президентом, который лишил ее политического инструментария, установив над ней кое-какой контроль.
А заключается эта разница в том, что вне зависимости от мотивов, которые двигали Путиным, когда он выдавал Басманному суду санкцию на политический арест, вне зависимости от некой даже объективной стороны дела — уже в любом случае по совокупности проведенных мероприятий Владимир Путин из полномочного государственного деятеля на глазах превращается в самозванца, лишенного к тому же свободы политического маневра. Раньше, в прежние времена, генеральный прокурор был путинским назначенцем (рабочей такой лошадкой), исполняющим поступающие заказы — как любой сотрудник аппарата — с осознанием перспективы своей отставки. Отныне он — несменяемый кукловод государственного террора и надежно защищен слабостью отрубающего себе руки руководителя.
Президент, от которого влиятельные администраторы уходят сами, а уволить собственного же карманного прокурора нет возможности (а как он его уволит теперь?) поступает в подчинение к своей клике.
Поразительным на самом деле образом Владимир Путин вдруг оказался в ситуации тотального политического бессилия, когда любая его реакция — принимать ли делегацию гражданского общества, отказать ли ей — только подтверждает его беспомощность и выставляет в достаточно жалком свете.
~На протяжении четырех президентских лет Владимир Путин давал понять, что с ним нельзя вести беседу на языке ультиматумов и угроз. Даже если он с народом ошибается. Эта жесткая установка в большой степени определяла содержание путинской платформы и опиралась на выданный элитой президенту кредит доверия. Мы тут вместе строим новую Россию, как бы объяснял Путин, поэтому войдите в наше положение, не раскалывайте это — как его там? — общество, не жгите эти — как их там? — мосты, и вообще, освободите проход, товарищи.
Отказавшись же от «торговли» (которой, ему, заметьте, не предлагали — предлагали отменить арест), Владимир Путин в корне неверно оценил содержание этого политического разговора. Cжег мосты, оставшись один на один со своей слабостью и со своим выморочным консенсусом. И с необходимостью объяснять нам, что это у нас истерика.
