Цивилизация
Идеи, которые 60 лет царили в богатых странах, пора засунуть в кладовку. Это то, о чем уже догадываются, но бояться сказать вожди 20 главных держав. Очередной их сбор произвел очередную пустую бумагу.
И ничего тут нет удивительного. Если собрать вместе два десятка очень разных, очень неискренних и не очень далеких людей, глупо было бы ждать, что их озарит вдохновение и они сочинят для человечества этакий проникновенный манифест XXI века.
Разумеется, многостраничная декларация G20, как ей и положено, скучна и запутанна. Это нечто в перьях, откуда каждый может вычитать все что захочет. Намеки, что пора, мол, затянуть пояса и плавно свыкаться с экономной жизнью, в декларации едва заметны и перебиваются старыми песнями о разогреве экономического роста с помощью казенных щедрот.
Нова там не столько суть, сколько унылая интонация. Чувствуется, уже и сами участники перестают верить, что привычный кейнсианско-монетаристский коктейль вылечит кризис богатых экономик. «Насколько я вижу, экономическая политика во всем мире взяла ошибочный курс», — проницательно пишет в своей газетной колонке самый, наверно, упертый из экономистов-кейнсианцев Пол Кругман.
Верхнее чутье не обманывает нобелевского лауреата, автора бесконечного числа агиток и особу, приближенную к администрации Соединенных Штатов.
Шестидесятилетний фундамент западного welfare state (государства всеобщего благосостояния, а если сказать проще – государства благоденствия) расползается на глазах. Великой мечте о строго научном построении земного рая пора в архив — туда, где хранятся все отработавшие свое утопии.
Это вовсе не значит, что экономические идеи, которые правили Западом со времен Второй мировой войны, были глупостью. Просто экономика не относится к числу точных наук. В том, по крайней мере, смысле, как к ним относятся физика или химия. Любая экономическая модель, даже если она украшена самым замысловатым математическим аппаратом, — это не более чем модель, которая сегодня нравится людям и поэтому работает, а завтра перестает их воодушевлять, начинает давать сбой за сбоем и для предсказания будущего не годится.
Будущее предсказывают астрологи. А экономисты вместе с философами, политиками и социально озабоченными писателями просто пытаются вести человечество за собой. И какое-то время оно за ними идет. А потом перестает. Когда судьба посылает знак. И сейчас именно такой момент.
Три поколения в развитых странах отблагоденствовали, а четвертому жить уже по-другому. В этом и грандиозность происходящего.
С 40-х, даже с 30-х годов прошлого века комплект идей государства благоденствия настолько окостенел от частого употребления, что стал выглядеть чем-то неопровержимым, вроде таблицы умножения. А это всего только благопожелания и допущения, которые с самого начала несли в себе зародыш нынешнего своего финала.
Считалось, например, что пенсионный возраст надо снижать. И это было легко и приятно делать, пока позволяла демография. Скажем, когда у нас ввели пенсионную систему (а Советский Союз, безусловно, пытался быть государством благоденствия и на ранних своих фазах заметно опережал других), доля людей пенсионного возраста исчислялась считанными процентами. То, что когда-нибудь эта система станет неподъемной, можно было догадаться с самого начала. Но кто же тогда глядел так далеко вперед?
Считалось также (это уже не у нас, а в странах капитализма), что государство обязано гарантировать работающим приличный заработок, независимо от их квалификации и старания, и одновременно обеспечивать «всеобщую занятость» путем «создания рабочих мест».
Правда, искусственно завышаемый властями или профсоюзами уровень заработков как раз и сокращал число рабочих мест и способствовал росту безработицы. Это явление впервые заметили еще в эпоху рузвельтовского «нового курса». После чего государству приходилось с удвоенной энергией и расходами «создавать» все новые и новые рабочие места.
И уже в давние времена родилась шутка, что эти самые места, организованные специально ради того, чтобы чем-то занять безработных, должны быть предельно бесполезны. Например, пусть роют ямы и сразу закапывают. Иначе получится нехорошо. Ведь если на этих новых местах будут создаваться не ямы, а какие-нибудь конкурентоспособные продукты и услуги, то они перетянут спрос с других предприятий, которые из-за этого разорятся, дадут новый отряд безработных, ради которых придется создавать новые рабочие места, опять кого-то разоряющие и опять рождающие безработных, — и так по кругу.
А вот еще одна благоденственная аксиома, в процессе своей шлифовки соединившая враждебные некогда друг другу кейнсианство и монетаризм – что властям нужно не бояться влезать в долги и облегчать доступ к деньгам рядовым людям и фирмам, поощряя тем самым их спрос на товары и услуги. Люди и фирмы примутся покупать, производители – для них производить, и все закрутится. В эпоху протекционизма и закрытых национальных рынков это временами работало. А
сейчас, пока жив глобализм, облагодетельствованные люди и фирмы разогревают полученными деньгами не столько собственную свою экономику, сколько чужие, скупая импортные продукты и изделия.
Стоило нефти за последний год подорожать, а нашим фирмам и отчасти даже гражданам слегка разбогатеть и предъявить на рынке платежеспособный спрос, как расти начало не столько российское производство, сколько ввоз товаров из-за границы. Скажем, в I квартале этого года наше домашнее производство (если мерить его самым объективным показателем – ростом ВВП) увеличилось только на 2,9% против того, что было годом раньше, зато ввоз импортных товаров вырос на целых 18,4%.
А если власти действуют более тонко и пускают в ход хитроумные схемы, рождающие спрос только на продукцию отечественных производителей, вроде программы обмена старых вазовских легковушек на новые, то это подхлестывает вовсе не производство «АвтоВАЗом» чего-то достойного, а наоборот, возврат его к массовому изготовлению «пятерок» и «семерок», которым место в музее.
Возвращаясь от скромных наших экзерсисов к грандиозным начинаниям старших, видим примерно то же самое.
В Америке, которая вложилась больше чем кто-либо в привычные рецепты, за три года антикризисной борьбы так и не удалось решить триединую задачу государства благоденствия – одновременно уменьшать безработицу, повышать жизненный уровень и поддерживать рост экономики.
Кажется, даже Обама начинает смутно понимать, что делать все это одновременно в двадцать первом веке и в Америке уже невозможно. В 50-е годы двадцатого отлично получалось, а сейчас самому скучно смотреть. Мысль отцов welfare state, что жить не по средствам можно веками, оказалась неточной. Только десятилетиями.
Огромные деньги, взятые американскими властями в долг, тратятся без толку, и все чаще слышны смышленые голоса, что этот долг придется когда-нибудь обесценить инфляцией: не возвращать же в самом деле такие деньжищи. Ведь старинный утешительный довод, что, мол, вернем долги, когда разгоним экономический рост, начинает выглядеть просто идиотическим. Каким же должен быть этот рост, если задолженность американской казны ежегодно растет на 12 и больше процентов ВВП?
И тут можно увидеть, насколько по-разному в разных странах смотрят сейчас на одну и ту же проблему несуразно разросшихся долгов.
Скажем, госдолг Америки перевалил за 90% ВВП и энергично прет вверх. Но перед кем этот долг? Во-первых, перед иностранцами (внешний долг США, который не надо путать с долгом государственным, и который состоит из суммы всех внешних задолженностей – и государственных, и частных, тоже подступает к 100% ВВП). А во-вторых, перед тем слоями американцев, которые не голосовали за нынешнего президента. Согласитесь, и первыми, и вторыми пожертвовать как-то легче – ну хотя бы чисто психологически. Дефолт – это, конечно, вульгарно и нецивилизованно. Зато ускорение инфляции может со временем стать фактом буквально само собой.
И совсем по-другому ту же проблему видят, допустим, в Токио. Японский госдолг невероятен – около 200% ВВП. Но это в основном долг властей перед самими же японцами, которые привыкли вверяться своему государству. Японский государственно-частный долг перед иностранцами во много раз меньше – всего около 40% ВВП. Выискивать способы уклониться от полной уплаты долгов в Токио труднее, чем в Вашингтоне.
И в Европе труднее. Поэтому самой заметной участницей G20 стала Ангела Меркель, главный сегодня мировой идеолог ликвидации бюджетных дефицитов, возврата долгов, уменьшения зарплат, повышения пенсионного возраста и еще многого, что словно нарочно противостоит базовым идеям государства благосостояния, образцом которого так долго была именно Германия. А сейчас, по ее примеру, а отчасти и под ее давлением, в большинстве евросоюзовских стран это государство ощипывают как курицу.
Разумеется, новейшая европейская мода – жить по средствам – в Америке немедленного восторга вызвать не может.
Ведь если европейцы станут меньше потреблять (в том числе американских товаров) и больше производить (в том числе товаров на продажу в США), то к Китаю, который примерно так же себя ведет и совершенно измучил Соединенные Штаты торговыми дисбалансами, добавится еще и Европа.
Но кроме этого утилитарного довода есть ведь и возражения по делу. Меркель уже вовсю сравнивают с веймарским канцлером Брюнингом, который в разгар Великой депрессии тоже наводил экономию и навязывал согражданам жизнь по средствам, в результате чего, как считается, затравленный немецкий народ возненавидел демократию и полюбил Гитлера.
Сравнение, конечно, неточное по многим пунктам, но
кто возьмется предсказать, какими политическими сдвигами европейские народы, наркотизированные десятилетиями благосостояния, ответят на поворот к аскезе?
И кто предскажет, каким будет спад в экономике Евросоюза, если перестать ее подхлестывать дешевыми деньгами – терпимым или все-таки нестерпимым?
Старая модель свое отслужила и жалобно хрипит напоследок, но из этого еще не следует, что новая модель станет работать без сбоев. Наперед доказать ничего невозможно. Можно только проверить, причем на себе. Экономика не наука. История не дорожная карта для путешествия в рай, а сплошной эксперимент.
