Цивилизация
В современной истории ушедший год, скорее всего, будет ассоциироваться со временем, когда человечество охватили тотальные неопределенности. Они коснулись основных сторон глобальной экономики.
Мир вступает в новый, 2012 год в полной неясности в отношении масштабов и последствий второй волны экономического кризиса.
Непонятно, как будет развиваться ситуация в еврозоне. Появились опасения, что экономика Китая в следующем году свалится в глубокий кризис, влияние которого на остальной мир трудно просчитать.
Не меньше туманностей и в мировой политике. Продолжится ли сдвиг баланса сил в ней сторону Тихоокеанской Азии, если и Китай окажется в глубоком кризисе? В каком направлении станет эволюционировать Европейский союз — в сторону Соединенных Штатов Европы или, напротив, начнет, фактически распадаться на отдельные группы государств по уровням развития? Как будет развиваться ситуация в странах Арабского Востока, возможны или антидиктаторские революции в других регионах планеты, так ли уж все спокойно на пространстве бывшего СССР? Едва ли кто-то из нынешних политиков или экспертов мирового уровня осмелится дать однозначные ответы на эти вопросы. Дело здесь не в нехватке квалификации, а в том, что
мир в целом и отдельные его регионы вступают в какую-то новую фазу, содержание которой было не предсказано футурологами и не прописано социально-политическими инженерами и проектировщиками.
И в этом отличие нашей эпохи от тех глобальных периодов перемен, которые человечество переживало, по крайней мере, в последние 200 с небольшим лет своей истории. Так, изменения в XIX веке происходили под флагом идей Великой французской революции. На закате La Belle Epoque с ее верой в торжество гуманизма и идеалов просвещения уже отчетливо виделись контуры социальных проектов тоталитарного будущего, в котором человек — всего лишь винтик в идеально отлаженной машине государства. Распад коммунистической системы сопровождался романтической верой в наступление «конца истории», под которым понималось торжество современной западной либерально-демократической модели во всемирном масштабе. А вот теперь ситуация совершенно иная. Понятно, от каких форм человечество уходит. Несостоятельной оказалась нынешняя модель мировой экономики, основанная на жизни в долг и гипертрофированной роли сектора финансов и услуг. Она уже не может обеспечить поступательный рост благосостояния для большинства. Обречен и социально-политический порядок современного глобального капитализма как в его развитой, так и периферийной части, потому что он повсеместно воспринимается как несправедливый.
Как показал ушедший год, понятие несправедливости в современном мире трактуется широко. Для большинства развитых стран кажется несправедливым, что платить по счетам нынешнего кризиса должен средний класс, в то время как верхушка общества продолжает богатеть. Для народов арабских государств несправедливость — это долголетнее правление погрязших в коррупции авторитарных режимов, фактически отобравших у людей право голоса и вообще не считавших, что они должны что-то решать. В странах постсоветского пространства несправедливость — это не только гигантские социальные разрывы, но и фактическое бесправие миллионов, оказавшихся в полной власти коррумпированных чиновников и паразитирующих на бывшей госсобственности бизнесменов. Иными словами, очевидно, от какого наследия люди хотели бы отказаться. Непонятно, что взамен. Движение под лозунгом «Захвати Уолл-стрит» — блестящее тому подтверждение.
Но так долго продолжаться не будет. Современное человечество с его знаниями, опытом и техническими возможностями не может двигаться в никуда. Поэтому контуры нового мира (будет ли он «дивным» в истинном смысле этого слова — сказать пока сложно), наверное, начнут проступать в социальной практике разных стран уже в наступающем году. Не везде и не во всем одинаково. Вряд ли стоит ожидать, что в развитых странах Запада сформируется новая, отвечающая реалиям XXI столетия модель социализированного капитализма. Но поиски в этом направлении, несомненно, продолжатся. Как и сдвиги в балансе сил в мировой экономике и политике в сторону Тихоокеанской Азии. Но по мере их осуществления все настойчивее будет ощущаться нехватка «мессиджа» этого региона остальному миру. Ведь
претензии на лидерство — это не только показатели объемов ВВП, но и набор социальных идей, способных стать привлекательными для остального мира.
Возможно, наступающий год станет «моментом истины» и для старушки Европы. Изыщет ли она ресурсы и возможности для успешного продолжения борьбы за роль одного из мировых лидеров или погрузится в многолетний период переоценки пройденного пути с риском потерять темпы развития, а с ними и прежнее место в мировой политике и экономике?
Несколько по-иному будет стоять проблема выбора для постсоветского пространства: останется ли оно гигантским социальным болотом, расположенным на северо-востоке Евразии, где развитие остановилось, или же станет одним из центров мировой динамики. Но, опять же, какой? Для Арабского Востока проблема выбора между статикой и динамикой уже не стоит. И в наступающем году главным здесь будет вопрос о векторе изменений. Направлены ли они в прошлое, к древним традициям понимания справедливости, или же пробивают дорогу в будущее, пока еще нечетко осознаваемое? Иными словами, можно предположить, что если уходящий год создал неопределенности везде, где только возможно, то
году наступающему предстоит внести какое-то прояснение в картину мировой политики и экономики.
Остается надеяться, чтобы за этими прояснениями замаячили хотя бы смутные очертания нового мира и чтобы они действительно внушали уверенность, что у человечества есть будущее и оно лучше, чем его прошлое и настоящее.
