Цивилизация
События августа 1991 года оказали многоплановое влияние на судьбы современного мира. Одним из результатов тех тектонических сдвигов стало формирование нового политико-географического региона мира – постсоветского пространства.
Правда тогда, вскоре после распада Советского Союза, многим казалось, что это пространство – явление временное. Ведь в умах политиков и интеллектуалов господствовала парадигма скорого «конца истории», который представлялся торжеством универсального социального порядка, основанного на либеральной демократии и открытой рыночной экономике по всему миру. А раз так, общее прошлое и настоящее, в котором тоже было много схожего, теряло смысл. Главным становилось будущее, находившееся в совершенно ином пространственном и смысловом измерении.
Шли годы.
Построить современные общества с эффективными демократиями и развитыми рыночными экономиками нигде так и не удалось. С годами упоминание этих целей для правящих элит постсоветских стран превратилось в своеобразный ритуал.
Что же касается поисков нового места в мире, то здесь, казалось, открывались вполне реальные перспективы. Кто-то уже всерьез рассчитывал на вхождение в евроатлантическую цивилизацию и ее институты – НАТО и Европейский союз. Другие мыслили себя влиятельными международными акторами, играющими на стыке интересов могущественных мировых держав. Такое видение будущего естественным образом предполагало, что фундаментальным принципом строительства новых независимых государств должна быть формула «чем дальше от Москвы, тем больше национальной государственности». Из этого правила было только одно исключение – Белоруссия. Благодаря целому ряду уникальных факторов и расчетливой политике своего лидера Александра Лукашенко, эта страна строила свое государство по иному алгоритму — чем ближе к Москве, тем больше национальной государственности. Иными словами, она во многом создавалась на заемных ресурсах.
Обширные связи, сохраняющиеся с Россией, виделись из столиц новых государств как явление временное и переходное. Известный политик одной из постсоветских стран точно сформулировал эту парадигму: «Сегодня с Россией – завтра с Европейским союзом».
Естественным отражением этих центробежных тенденций стало постепенное угасание Содружества Независимых Государств, которое в 90-е годы постепенно приобрело характер элитного клуба, где лидеры постсоветских стран периодически встречались и давали друг другу ничего не значащие обещания. А в первое десятилетие XXI века оно и вовсе стало напоминать организацию, существующую главным образом на бумаге. Словом, мало у кого вызывало сомнение, что постсоветское пространство обречено. Сначала оно будет распадаться на отдельные группы стран, а потом и вовсе атомизируется.
Однако мировой кризис 2008–2009 годов многое изменил и заставил постсоветские страны по-иному взглянуть на свою политику. Прежде всего, стало понятно: расчеты национальных элит на то, что скоро придут богатые европейские и американские «дяди» и сделают нам «красивую жизнь», вряд ли оправдаются в обозримой перспективе. Для западных политиков, в терминах модного ныне в России Эммануила Валлерстайна, постсоветское пространство превратилось в мировую полупериферию. Демократическое развитие оказалось этому региону не по силам, а опасности для мирового порядка из него вроде бы не исходят. И какой смысл вбухивать огромные средства (как это было в 90-е годы), если постсоветское пространство показывает нулевую динамику?
Кроме того, стало очевидным, что Европейский союз уже никогда не будет тем, чем он традиционно представлялся в сознании постсоветских элит – этакой благотворительной организацией, которая бесплатно подтягивает до своего уровня жизни «бедных родственников» с Востока и Юга Европы. Оказалось, что деньги и топливо, причем «здесь и сейчас», можно получить только в Москве.
Но было бы большим упрощением полагать, что именно готовность России «инвестировать» в элиты государств ближнего зарубежья в обмен на их лояльность и явилась тем фактором, который приостановил неизбежный распад постсоветского пространства и позволил Москве вдохнуть новую жизнь в ранее запущенные ею интеграционные проекты. Выяснилось, что
в эпоху наступающей мировой турбулентности Россия с ее специфическим общественным строем выступает едва ли не единственным гарантом сохранения тех общественных порядков, которые сложились в других постсоветских государствах.
Это порядки, при которых власть и собственность находятся в руках практически одних и тех же привилегированных групп, социальные лифты не работают, поскольку «билеты» на продвижение по социальной лестнице уже давно «распроданы», а «бронь» сохраняется только для детей тех, кто сейчас находится у власти и при собственности. Это порядки, при которых, если разные элитные группы периодически и меняют друг друга у власти, то только для того, чтобы переделить между собой источники ренты. А лозунги, партийные и идеологические маркеры на самом деле никакой роли не играют. Это порядки, при которых народные массы уже давно ни на что не влияют, и им отведена скромная роль в указанное время прийти на избирательные участки и проголосовать за правильных людей. При этом политические режимы для поддержания таких порядков могут быть различными.
Где-то правящие элиты вынуждены мириться с существованием конкуренции и даже непредсказуемости на выборах. В большинстве же стран конкурентная борьба в ходе избирательных кампаний носит сугубо имитационный характер, то есть выборы «как бы альтернативные». Ну а где-то все происходит как в старом советском анекдоте: «Ты же у нас один, но мы тебя выбираем!».
Более того, сегодня российская общественная модель становится все более привлекательной для правящих режимов в других постсоветских странах. Достаточно взглянуть на нынешнюю Украину, чтобы убедиться: официальный Киев, шаг за шагом зажимая демократические свободы, быстро перенимает «передовой российский опыт». И вот ведь что интересно. Вопреки традиционным стереотипам мышления, Россия не навязывает своих порядков Украине: отношения между двумя странами далеки от состояния, которое можно охарактеризовать как нежную дружбу и при котором можно было бы что-то навязывать. Киев действует по собственной инициативе. Вот
этот специфический общественный строй, который вроде как и капитализм, только какой-то особый, не развивающийся, «рентный», и является главной причиной того, что правящие элиты постсоветских стран спустя 20 лет после распада СССР в массе своей, несмотря на взаимные обиды и претензии, предпочитают держаться вместе.
Вроде бы и хочется дать деру подальше от Москвы, так кто ж поддержит в решающий момент, если почва вдруг начнет уходить из-под ног? Неслучайно на недавнем саммите глав государств — членов ОДКБ одной из главных тем обсуждения было совместное противостояние попыткам деструктивных сил использовать социальные сети для подрыва священных основ существующего порядка. И это притом, что некоторые из присутствовавших на встрече в Казахстане глав государств совсем недавно выясняли межгосударственные отношения с такой остротой, что, казалось, ни о каком дальнейшем сотрудничестве между ними и речи быть не может. Вот и получается, что, несмотря на все проекты прекрасного европейского, азиатского или иного будущего, властные элиты постсоветских стран не могут сказать России желаемое «прощай».
А сама Российская Федерация не может стать привлекательной моделью для граждан государств ближнего зарубежья. Потому что по сути она такая же, как их собственные страны. Съездить в Россию, чтобы заработать денег, — почему бы нет? А вот мечтать, чтобы твоя родина стала похожей на Россию, — это вряд ли.
Такие настроения и используются властными элитами постсоветских стран каждый раз, когда им в силу обстоятельств им нужно отплыть подальше от Большого Брата. Получается довольно вязкая, не развивающаяся картина специфических общественных порядков, утвердившихся на пространстве бывшего СССР. Это один из результатов истекшего двадцатилетия. Насколько он устойчив? Перспектива изменений будет зависеть от множества факторов, особенно учитывая, что потенциальный новый мировой кризис может многое поменять в глобальной политике и экономике.
Хотя уже сейчас некоторые страны принимают отчаянные попытки выйти за рамки постсоветскости (Грузия, может быть, Молдова). Но говорить об успешности этих попыток, их возможном влиянии на других членов «неформального сообщества» постсоветских стран, столь разных и столь похожих друг на друга, пока рано. Время еще не наступило.
