Полотерский номер

100-летие Даниила Ювачева отмечается в России с куда меньшим размахом, чем, например, 110-летие Сергея Есенина — менее «круглая» дата гораздо менее интересного и масштабного литератора. «Первый канал! заказал и показал сериал «Есенин», но никто не удосужился снять телесериал «Хармс». Хотя бесследное исчезновение этого человека в сталинских застенках уж точно оставляет не меньше места для спекуляций, чем самоубийство Есенина. А хармсовские биография и повадки тоже явно тянут на «рейтинговое» зрелище. Как ни странно, Хармс и Есенин в некотором смысле очень похожие авторы. И вовсе не только необычайной легкостью слога. Каждый из них сказал о России то, что люди, живущие здесь, про Россию чувствуют, но никак не могут сформулировать. Причем, если «деревенщик» Есенин стал лучшим толмачом пьяной души типичного отечественного обывателя, то далекий от какого бы то ни было реализма— критического, социалистического, даже, в сущности, от некрореализма-

Хармс перевел на язык текстов то не покидающее нас ощущение ежесекундного бреда, в котором мы существуем, который ощущаем кожей и который почему-то не умеем ни изменить, ни отменить.

Хармса при желании можно назвать предтечей абсурда и постмодернизма. Только вот великий абсурдистский драматург Сэмюэл Беккет как-то раз совершенно справедливо заметил:«В Советском Союзе не может быть театра абсурда, потому что там жизнь— абсурд». Этот бесконечно раздающийся в наших квартирах хармсовский «тюк» (от капающей ли воды в стояке, от попытки соседей сделать ремонт и полного отсутствия сколько-нибудь нормальной звукоизоляции в типовых домах)— наша жизнь, а никакой не литературный прием.

Хармс, увлекавшийся мистикой, картами Таро, чертовщиной какой-то, может быть помимо собственной воли, оказался одним из самых точных российских бытописателей. Просто писал он не столько про быт предметный, сколько про ощущения людей от предметов, поступков, событий нашей реальной жизни. Хоть Хармс и числился в ордене заумников, никакой особой зауми в его текстах не было. «Я глубоко уверен, что я умнее и менее талантлив, чем кажусь»— писал он про себя. Этот «заумник» действительно не то дурачился, не то прикидывался мистиком. А его исполненные гениальной «дурацкой» легкости детские стишки тоже порой подчеркивали вполне реалистические детали нашего бытия... «Мальчик Петя Пинчиков очень любит блинчиков»... А что ему, Пете собственно, еще было любить. Креветки что ли?

Теперь уж никто не докажет, понимал ли так глубоко Хармс время и место, в которых протекала его жизнь, или просто так тонко чувствовал. Но тонкое чувствование иногда и есть высшее понимание.

Может быть, самое главное свойство таланта Хармса состоит в том, что этим его странным псевдонимом, над точной разгадкой значения которого до сих пор бьются литературоведы, до сих пор можно определять все или почти все происходящее в России.

Отмена выборов губернаторов после теракта в Беслане — хармс. Повышение зарплат медсестрам как национальный проект вместо обычной госполитики— натуральный хармс. Алла Пугачева и Надежда Бабкина в Общественной палате — хармс чистейшей воды.

Когда мы читаем в сводке новостей про какое-нибудь очередное совещание, где обсуждался «широкий круг вопросов внешней и внутренней политики»— это просто расшифровка знаменитого хармсовского «Письма». Того самого: «получил я письмо, и сразу подумал, что оно от тебя»... Хармс писал тексты на языке нашей политики и наших автомобильных дорог, нашей канализации и нашего государственного телевидения, нашего космического хаоса в головах. Поэтому если вдруг Есенин оказался неожиданным официальным героем наших дней из представлений власти о патриотизме (а я подозреваю, что это именно так), Хармс не менее заслуживает такой сомнительной чести. Как глубоко «отечественный» писатель, да к тому же и питерский.

И еще Хармс проделал поразительный для русской литературы «полотерский номер», фокус, кунштюк: он всю свою литературную жизнь прожил так, что его тексты не были ни правыми, ни левыми, ни элитарными, ни массовыми. Он существовал в параллельной реальности, которая, как выяснилось и была настоящей. Да что была, остается.

Его герой, глядящий на мир из сундучка с «дырочкой, щелочкой и отверстием для маленьких жучков», но без замка, крышки и ключа— это собирательный образ нашего народа, нашей интеллигенции, наших властей.

Мы сидим в этом сундучке с дырочкой, смотрим через нее на мир и мним себя центром увиденного сквозь прорезь мира. Но ни ключа, ни замка, чтобы выйти на волю и осмотреться вокруг, у нас все еще нет. ...Кстати, в самом факте полотерского номера Даниила Ювачева по прозвищу Хармс ничего удивительного нет. В конце концов он был внуком полотера Зимнего дворца. Так что это у него наследственное...