Цивилизация
Наступившая неделя неизбежно пройдет под знаком 10-летней годовщины прихода к власти в России Владимира Путина. 9 августа 1999 года он был представлен Ельциным в качестве практически официального преемника («человека, способного консолидировать общество»), а 16 августа утвержден Госдумой в качестве премьера, де-факто получив в свои руки высшую власть в стране.
Тема подведения итогов путинского правления слегка избита: когда Путин оставлял президентский пост, по ней прошлись все кому не лень (включая и наш с Борисом Немцовым доклад «Путин. Итоги»). Развилка мнений понятна: одни считают, что за время правления Путина Россия «встала с колен», укрепила государственность и стала сильной, и это важнее всего остального. Другие – что Россия потеряла сверхблагоприятные 10 лет для того, чтобы совершить рывок в будущее, и растратила эти годы на передел власти, собственности и заигрывания с прошлым. Но в сегодняшнюю годовщину интереснее задуматься не столько об итогах деятельности конкретного человека, сколько о том, через какую историческую эпоху мы прошли за эти 10 лет. Заложила ли эта эпоха основу для будущей траектории развития России? Или же она является всего лишь промежуточной передышкой на пути к какой-то другой модели существования?
Собственно, отсутствие внятного ответа на этот важнейший вопрос и есть ахиллесова пята путинистов. Они отчаянно хотели бы изобразить последнее десятилетие развития России как время создания фундамента для чего-то нового (правда, постоянно путаясь по поводу того, чем именно они хотели бы видеть Россию – то суверенной демократией, то энергетической сверхдержавой, то еще чем-то). Однако
все потуги нащупать «путинскую идентичность» страны не могут оттенить главного: за прошедшие 10 лет Россия имела шанс стать какой-то принципиально другой страной, перейти на качественно новый уровень. Но мы так и зависли в переходном состоянии — со всеми своими несуразностями, беспорядком, коррупцией и принципиальными проблемами, которые требуют решения сегодня точно так же, как и в конце 1990-х.
Ну разве что стали относительно богаче, хотя сейчас, когда под влиянием экономического кризиса мы стремительно откатываемся в 2005–2006-й годы, а по отдельным показателям и в 1990-е, это уже не кажется каким-то незыблемым достижением.
В этом зависании главное отличие путинского периода от ельцинского. При всей полярности оценок ельцинского времени здесь всегда присутствуют яркие краски. Едва ли кто-то будет спорить с тем, что в 1990-е Россия сделала решительный шаг из прошлого в будущее. Шаг этот не все одобряют, однако отрицать его эпохальность трудно. В чем эпохальность путинского времени? Будут ли наши потомки выделять этот период в российской истории или просто пролистнут как обычное серое безвременье?
Выстроенная при Путине статичная модель существования России, где главными ценностями оказались «управляемость» и контроль (чего Путин не скрывал начиная с самого первого своего выступления в Думе в качестве кандидата в премьеры в августе 1999-го), не дает нам шанса выбраться из модернизационной, демографической, инфраструктурной ямы.
Выросшие по сравнению с началом 2000-х аппетиты и ожидания не позволяют рассчитывать на повторение рывка, даже если цены на нефть вновь начнут расти. Никакого поступательного развития: медленное увядание либо весьма революционные изменения в ту или другую сторону – вот и вся наша перспектива.
Быстрое и получившее широкую поддержку сползание страны в авторитаризм среднеазиатского образца, случившееся при Путине, породило среди многих российских прогрессистов упаднические настроения. Получили распространение два важных заблуждения – о том, что авторитаризм естествен для России с ее традициями и ментальностью населения, и о том, что эволюция политической системы в сторону ее нынешнего состояния была «неизбежной», являясь якобы логическим продолжением конструкции, закладывавшейся Ельциным и его окружением в 1990-е годы.
Оба эти тезиса не выдерживают сопоставления с реалиями России образца 2000–2002 годов – вполне плюралистической страны, страны надежд, страны реформ. Тогда в обществе только-только начал формироваться консенсус по поводу развития страны в новой, демократической, рыночной парадигме. Программа экономических реформ, самая серьезная и подробная за всю постсоветскую историю, пользовалась достаточной поддержкой в обществе. Диверсифицированный парламент, где ни одна фракция не имела больше 20 процентов голосов и случались жестокие схватки (вспомнить хотя бы блокирование трибуны коммунистами при принятии Земельного кодекса), тем не менее, обеспечивал принятие важных для развития страны законов куда успешнее последующих созывов Думы.
Россия тогда очевидным образом смотрела вперед.
Смотреть вперед призывал и Путин. «Сегодня, когда мы идем вперед, важнее не вспоминать прошлое, а смотреть в будущее», — говорил он в своем первом президентском послании парламенту в 2000 году.
А еще в том послании он говорил о «ложном конфликте между ценностями личной свободы и интересами государства», о том, что «сильное государство немыслимо без уважения к правам и свободам человека» и «только демократическое государство способно обеспечить баланс интересов личности и общества, совместить частную инициативу с общенациональными задачами». Во втором послании, в 2001 году, он обязался «работать для того, чтобы сделать в принципе невозможным отказ от демократических свобод».
Горькая историческая правда состоит в том, что немедленно после этих слов Россия начала сворачивать в прошлое. Политическая кампания 2003–2004 годов вместо дискуссии о путях дальнейшего развития России прошла под лозунгами «раскулачивания олигархов» на фоне дела ЮКОСа. Сезон выборов 2007–2008 годов с путинскими лужниковскими речами и того хуже – под флагом борьбы с «проклятыми 1990-ми». Вместо будущего мы полезли еще дальше в прошлое.
Вопреки сегодняшним представлениям тогда общество не требовало этого возврата назад и явно было готово перевернуть страницу. Никакие опросы общественного мнения того времени не показывали, что тема нелюбви к олигархам или пересмотра итогов приватизации настолько будоражила умы до того, чтобы требовать государственного вмешательства. Напротив, опросы ФОМ, скажем, летом 2000 года четко показывали, что значительная часть населения опасалась как связей Путина с ельцинской семьей, так и его способности установить в стране диктатуру. Вспоминая эту страну, трудно поверить тем, кто говорит, что у России не было другого выбора или что сползание в авторитаризм было предопределено ельцинской Конституцией. Конечно же, у нас был выбор. Негативное отношение общества к позднеельцинскому политическому наследию в начале 2000-х годов было вполне очевидным, а наступления на демократию масштаба 2005–2008 годов тогда невозможно было себе и представить.
Почему мы свернули? Что помешало той стране эволюционировать в сторону современной развитой демократии? Смесь объективных и субъективных причин – сознательное манипулирование обществом наткнулось на благоприятную среду апатии, равнодушия и цинизма.
Как бы там ни было, надежды Бориса Ельцина, озвученные ровно 10 лет назад, не оправдались. Путин не стал фигурой, консолидирующей общество. Напротив, он сформировал в обществе глубокий раскол, путем манипуляций и разжигания шовинистических инстинктов формируя лояльное большинство и маргинализируя сомневающееся и недовольное меньшинство.
Время и трудности неизбежно будут перераспределять влияние от первого ко второму. Смутная перспектива великих потрясений, плохо скрываемая за болтовней о великой России, – вот, пожалуй, главный итог последних 10 лет российской истории.
