Цивилизация
В 1930-х годах левые на Западе широко критиковали буржуазный кровавый режим за эксплуатацию рабочих и фальшивую вывеску демократии. Их безграничный гуманизм заслуживал бы уважения, если бы не одно «но»: те же самые люди ни слова не говорили против Советского Союза, где людей убивали миллионами.
Во время войны во Вьетнаме прогрессивная общественность храбро критиковала США. Эта храбрость заслуживала бы уважения, если бы не одно «но». Прогрессивная общественность каким-то образом умудрилась не заметить, что это Северный Вьетнам напал на Южный, что США пришли на помощь к союзнику и что принципиальной стратегией вьетконговцев является патологическая, превосходящая все человеческие нормы жестокость.
В наши дни к американским солдатам, воюющим в Афганистане, правозащитники предъявляют очень большие претензии.
ACLU (Americal Union for Civil Liberties) недавно подал в Верховный суд иск в защиту Анвара аль-Авлаки — их возмутило, что американские власти готовы убить американского гражданина без суда и следствия с помощью беспилотника. Член «Аль-Каиды» (организация запрещена в России) Моаззам Бегг, гражданин Великобритании, переехавший в Афганистан, объехал на деньги Amnesty International пол-Европы, рассказывая, как проклятые американцы вломились к нему в дом ни с того ни с сего.
Список того, что позволено военным в Афганистане, значительно уже списка того, что позволено полицейским в Америке, потому что в США полицейские имеют право стрелять при задержании преступника и вламываться к банде не постучавшись. Проще всего сказать, что, согласно правозащитникам, военным вообще нельзя воевать.
Подобный идеализм вызывает восхищение, если бы не одно «но»: критика правозащитников никак не распространяется на преступления, совершаемые талибами (организация запрещена в России), — ни на казни семилетних мальчиков, ни на торговлю наркотиками, ни на систематические убийства мирных жителей смертниками, взрывающимися на свадьбах и на базарах.
Несколько месяцев назад журнал «Тайм» опубликовал на обложке фото 18-летней афганки с отрезанным носом: ее в 12 лет вместе с сестрой продали за долги в рабство мужу-талибу, она убежала, семья вернула ее мужу, тот отрезал ей нос и уши и бросил умирать в горах. Те же самые бесстрашные защитники Моаззама Бегга и Анвара аль-Авлаки были преисполнены негодования — нет, не насчет отрезанных ушей. «Это шантаж! — закричали они. — Как смеют журналисты публиковать подобные снимки! Не смейте трогать традиционные ценности чужой культуры!»
Во всем этом не было б ничего страшного. Ну да, в открытом обществе есть группа маргиналов, которые по каким-то причинам, видимо, относящимся к области психиатрии, не переносят реальности и для ее разрушения готовы солидаризироваться с самими кошмарными режимами и сектами. Ну и? Открытое общество не погибло от поклонников Сталина, не сломается и от борцов за права Анвара аль-Авлаки.
Проблема заключается в том, что инфантильный гуманизм — философия защиты террористов против нарушающих их права человека государств — вдруг оказался востребован одним из мощнейших возникших в мире сословий — сословием внегосударственной бюрократии.
Мы ярко наблюдаем это на примере Палестины.
Во всем мире миллионы беженцев, оставшихся без помощи, как-то адаптировались и перестали быть беженцами. Не то Палестина, где была создана UNRWA — организация ООН по помощи палестинским беженцам.
За время деятельности UNRWA количество беженцев возросло в 10 раз. А так как чем больше беженцев, тем больше денег бюрократия будет делить, то надобна и идеология, которая сделает конфликт неразрешимым. Эта идеология — идеология ХАМАС: «Мы уничтожим проклятых евреев, поэтому мы их несчастные жертвы, а если проклятые евреи с этим не согласны, то они не готовы к диалогу».
Во всех конфликтах между Израилем и террористами международная бюрократия встает на сторону террористов. У них общие классовые интересы. И бюрократия, и террористы заинтересованы в вечном продолжении конфликта и освоении денег на помощи жертвам проклятых евреев.
Та же картина внутри Европы. В «Nomad», новой книге Айаан Хирси Али, сомалийки, сбежавшей в Европу и приговоренной исламистами к смерти за выступления против ислама, есть потрясающий эпизод: Айаан вместе со статусом беженца получает квартиру, кредит в банке и в числе прочего пособие в 20 гульденов в неделю. Когда она устроилась работать упаковщицей на фабрику, чтобы не быть трутнем, ее зарплату у нее забрали! В возмещение расходов, которые тратит на нее доброе голландское общество.
Это деталь, которая объясняет все. Бюрократия, помогавшая беженцам, готова на все: давать им дома, деньги, помогать им. Она только не готова к тому, чтобы они работали сами.
Потом иммигранты чувствуют себя гражданами второго сорта. Они взрывают лондонское метро, они выбегают на улицы голландских городов, празднуя взрыв башен-близнецов, они вырезают у дочерей клитор ножом на кухонном столе и рассказывают, что ислам — это единственная надежда всего человечества. И гуманитарная бюрократия всплескивает руками: что еще мы должны сделать, чтобы помочь им? Какие программы написать и какие деньги освоить?
Любая бюрократия стремится к безграничному расширению своих полномочий. Однако в случае государственной бюрократии это расширение не безгранично. Государственная бюрократия вынуждена думать о выживании своего государства. Даже если ей плевать на права граждан, то такое государство начинает терять в конкурентной борьбе.
Внегосударственная бюрократия — в лице ООН, ЮНЕСКО, многочисленных NGO — не имеет конкурентов в лице других государств. Она не заинтересована ни в чем, кроме бесконечного расширения. Любой конфликт, за решение которого она берется, становится вечным. Любая проблема, которой она занимается, оказывается неразрешимой.
Современному обществу угрожает не терроризм. Не Ахмадинеджад и уж тем более не нефтяные диктаторы разной степени параноидальности. Ему угрожает атмосфера, созданная за счет союза инфантильного гуманизма с надгосударственной бюрократией. Это атмосфера, благодаря которой свободное общество не имеет права на насилие, а любой изгой — от бен Ладена до Уго Чавеса — этим правом спокойно пользуется. Это философия, которая поведение любого хулигана называет «проявлением его традиционных ценностей», а любую реакцию свободного общества клеймит как недопустимый произвол.
Благодаря этому проблемы, которые решал Запад и в XVIII, и в XIX веке, вдруг оказались совершенно неразрешимыми.
