«Неодиссиденты» возвращаются

Вчера сравнительно небольшая группа бывших диссидентов и нынешних правозащитников собралась — совершенно законным способом — у памятника Пушкину в Москве, чтобы отметить 40-ю годовщину митинга 5 декабря 1965 года. Именно с этого момента, когда молодые люди разного рода занятий потребовали гласности суда над Синявским и Даниэлем и соблюдения советской Конституции, ведется отсчет общественного движения, из которого выросли диссиденты и правозащитники, да и собственно феномен несанкционированной гражданской активности.

Решительно не случайно никто из участников митинга в тот раз не пострадал. Нелегальное «сборище» тогда оценивалось ГБ как маргинальное. Возможно, так оно и было. Но из него выросли все последующие тектонические события, в результате которых рухнул казавшийся вечным советский режим.

Почему важно сейчас об этом помнить? С недавних пор правозащитники загоняются, отчасти естественным образом, отчасти искусственно, в специально созданное для них гетто.

Массовое общественное мнение убеждено в их маргинальности, в том, что историческая миссия доперестроечных общественных движений выполнена.

Правда, власть сама себе противоречит, всерьез занимаясь подавлением активности некоммерческих организаций, то есть тем самым признавая их немаргинальность. Но суть дела от этого не меняется.

Однако есть признаки, по которым можно судить о радикальной перемене общественных настроений. Вся параллельная действительность Советского Союза состояла из несанкционированных демонстраций и коллективных писем. Ровно та же ситуация повторяется и сейчас.

Вытесненная из парламента и коридоров исполнительной власти политика переместилась на площади и страницы коллективных писем и обращений.

И к ним начинают относиться все более серьезно: не случайно элементом государственного пиара, как и в прежние времена, тоже стали подлые коллективные письма «мастеров культуры», неизменно на вопрос «с кем вы?» отвечающих «да».

С «неодиссидентской» активностью становится все труднее бороться, потому что в условиях, прости Господи, глобализации и современных средств массовых коммуникаций уже не нужно никакой, по хрестоматийному выражению Галича, «Эрики», берущей четыре копии». Виртуальных копий демократической заразы может быть сколько угодно, и распространение их не составляет особой сложности.

Конечно, гадить неформальной активности можно, и арсенал соответствующих средств последовательно пополняется. Есть налоговая инспекция и санэпиднадзор. Есть на высшем государственном уровне определяемая политика по отношению к иностранным фондам. Есть не столько цензура, сколько самоцензура издателей и редакторов.

Но чем плотнее «курируется» гражданская активность, чем активнее формируются ее суррогаты в виде какой-нибудь Общественной палаты, тем более привлекательной становится неформальная деятельность — правозащитная, митинговая или «неодиссидентская».

Диссидентство возвращается обратно на кухни. Но с этого момента оно становится опасным для власти. Только потому, что власть начинает воспринимать «неодиссидентов» всерьез. И исключительно по той причине, что в политической оборот возвращается понятие врага. Вчерашние маргиналы благодаря скверно администрируемому государственному пиару снова оказываются в политическом мейнстриме.

…В мои студенческие годы было модно читать в доморощенном переплете разнообразную запрещенную литературу. Мой родной папа неизменно кипятился и требовал, чтобы я выбрасывал на помойку «антисоветскую дрянь». Близкий друг отца, известный московский адвокат Левенсон, наблюдая семейные идеологические споры, выдвигал встречный план: не выбрасывать «дрянь», например, в виде альманаха «Метрополь» с подслеповатым шрифтом, а отдавать почитать ему. В обмен предлагались для просмотра, скажем, прижизненные издания Льва Шестова. Сегодня даже умело примененная физическая сила не поможет мне заставить старшего сына-студента прочитать «Метрополь» или тем паче Шестова. Но как только любые книги, газеты, петиции, сайты, ресурсы окажутся под подозрением или запретом, они немедленно вернут сладкую привлекательность и воспитательное значение самиздата образца 20–25-летней давности.

А глухое недовольство сложившейся ситуацией явным образом зреет и грозит перезреть. Если уважаемый и известный западный профессор отказывается выслать мне заказанную мною и уже написанную им статью, потому что боится санкций российской власти против уважаемого и известного научного фонда, в котором он работает, сложившееся положение нельзя назвать иначе как идиотским. Если известную на всю страну исследовательскую группу, возглавляемую видным политологом, по мере радикализации тона его статей все более активно мурыжит налоговая инспекция, ничего, кроме воспоминаний о дореформенных временах, это не провоцирует.

Суммарный эффект не заставит долго ждать: демократическое мышление, ставшее было маргинальным, снова войдет в моду.

Потому что невозможно долго жить в театре абсурда и играть по правилам советского времени. Невозможно успешного оппозиционного политолога вернуть в академический институт на повышенную в рамках национальных проектов зарплату и тем самым заткнуть ему рот. Невозможно отучить читающую публику от статей известных западных авторов: свободу передвижения еще никто не запрещал, и поэтому если автор не идет к читателю, читатель поедет к нему, законным образом получив визу.

Будет ли от этого лучше нашей несчастной родине, которая все норовит водрузить напротив Соловецкого валуна на Лубянке изваяние главного чекиста и вместо оправдания 1990-х годов готова реабилитировать самые черные страницы истории Советского Союза?

Диссидентская вода точила лубянский гранит в течение четверти века. В итоге произошла, как нас учит классик, «величайшая геополитическая катастрофа». «Неодиссидентский» пафос сегодняшнего дня лишь на первый взгляд кажется смешным в своей маргинальности. У зарождающегося естественным образом гражданского движения, которое не удалось канализировать в Общественную палату и стерилизовать в письмах мастеров культуры, требующих примерно наказать Ходорковского, еще есть некоторое время для того, чтобы стать главным действующим лицом российской политической истории. Для начала можно потребовать всего лишь соблюдения действующей Конституции. Во второй раз за 40 лет.