Цивилизация
За скандалом вокруг Руперта Мердока мы все следим с равнодушной снисходительностью ко всему привычного, бывалого русского человека, как если бы нас всех – авторов текстов и «читателей газет, глотателей пустот» — происходящее и вовсе не касалось. Но касается, и напрямую.
В дни падения дома Мердоков ведущие западные обозреватели активно цитировали эссе Джорджа Оруэлла «Упадок английского убийства», самое его начало: «Полдень воскресенья, предпочтительно перед войной. Жена уже дремлет в кресле, а дети отправлены на прекрасную длинную прогулку. Вы располагаетесь на диване с ногами, водружаете на нос очки и открываете News of the World. Ростбиф и йоркширский пудинг или запеченная свинина с яблочным соусом, за которыми последовал пудинг на сале и — для полного счастья — чашка медно-коричневого чаю, погружают вас в благостное расположение духа. Ваша трубка сладко дымится, диванные подушки приятны, мягко падает свет, воздух теплый и неподвижный. О чем бы вы предпочли прочесть в столь блаженных обстоятельствах?
Естественно, об убийстве».
Это портрет английского обывателя, типичного представителя британского среднего класса, добившегося определенной степени материального благополучия и исповедующего соответствующий стиль жизни. Его вкусы таковы, каковы они могут быть у обывателя, – желтая пресса, скандал, убийство, но какое-нибудь убийство попроще, неутомительное.
Это и портрет современного российского обывателя, который в той же степени, как и довоенный английский мелкий буржуа, привязан к желтой прессе, где треть фактов пережарена, треть – осетрина второй свежести, позаимствованная из новостных лент даже не вчерашнего дня, треть добыта специфическим путем и аранжирована текстами отталкивающей стилистики. Правда,
обыватель скорее смотрит телевизор – про сенсации и убийства, разводы и неурядицы тех, кого метафорически называют «звездами», но и желтая пресса – единственный сегмент печатных СМИ, который не увядает.
Такой обыватель проголосует на избирательном участке только за действующую власть – то есть за свой стиль жизни, свой телевизор и свою желтую прессу. Ничего другого ему не нужно. И вот теперь англо-саксонский мир, у которого украдено все, включая модель желтой прессы, усомнился – причем с участием спецслужб, парламентских комиссий и судов – в законности существования того, что составляет одну из основ жизни обывателя. И здесь, в России, и там – в «мире чистогана». В законности способов добычи информации, подаваемой к столу мещанина, как «селедочка под водочку» или «шашлычок под коньячок».
Такого обывателя невозможно было бы заинтересовать утечками типа Pentagon Papers, которые перепахали американское общественное мнение в 1971 году, ему и WikiLeaks-то неинтересен. Его немыслимо было бы увлечь расследованием репортеров Washington Post Боба Вудворда и Карла Бернстайна, не говоря уже о том, что у нас оно ни при какой погоде не привело бы к отставке высших должностных лиц в государстве.
Свобода слова, появившаяся 20–25 лет назад, за два десятилетия выродилась в свободу подглядывания. Конечно, все началось с западной «заразы», с феллиниевского Папараццо, который стал даже не именем нарицательным, а понятием, что позволяет теперь хозяевам римского Harry's bar на виа Венето, где герой Мастрояни подзывал своего ручного фотографа в «Сладкой жизни», драть с посетителей втридорога. Но
у нас свобода папарацци неудачно дополнилась выполнением госзаказа, требований региональных и федеральных администраций. Получился коммерциализованный совок – желтая пресса в сочетании с кремлевским пиаром.
Не только английское убийство в интерпретации Оруэлла пережило упадок, но и вкусы среднестатистического россиянина: 20–25 лет назад он читал экономическую и историческую публицистику, серьезную художественную литературу, возвращавшуюся в свободный оборот из-под цензурных глыб, сегодня он интересуется скандалами и преступлениями, а историческую публицистику ему заменяет кричащий из телевизора Кургинян. Причем это один и тот же россиянин, и не так уж он постарел: если тогда ему было, допустим, 30 лет, то сейчас – всего-то за 50. Тогда он готов был бороться за демократию, за свободные выборы, сегодня ему все равно. (Только не надо это оправдывать усталостью от демократии, реформ и проч. – уж десять с гаком лет как нет усталости при Путине, пора бы уже почувствовать себя полностью отдохнувшими.)
Это читатель. А что же журналист? Лидер общественного мнения? Публичный, так сказать, интеллектуал? С последними двумя позициями проще: экспертократия никем не правит, кроме самой себя, «лидеры общественного мнения» — это одни и те же персонажи из телевизора, умеющие «нести пургу», которых нет в стоп-листах на федеральных каналах.
Что касается собственно журналиста, то его техническое оснащение и технологическая лихость несравнимы с временами 20-летней давности. К тому же он теперь не просто журналист, он и блогер, и твиттерианец, и фейсбукер. Больше того, блогера, твиттерианца и фейсбукера тоже называют теперь «гражданским журналистом», выставляющим на сетевое обозрение морду своей собачки и одновременно сообщающим новость из собственного распорядка дня. Нынче это называется богатым словом «мультимедийность».
Современного молодого городского бездельника не удивишь кадрами из свежего фильма Page One («Первая полоса») о буднях The New York Times, где репортеры в ньюсруме жонглируют айпадами, ноутбуками, коммуникаторами – эка невидаль. Современного российского редактора не смущает то, что он может украсть макет западного издания из первого ряда – а что такого, новости заимствовали, почему же нельзя воспользоваться модной одеждой для этих новостей?
Современный журналист живет практически без редактора – и в стилистическом, и в содержательном смыслах слова. Бюро проверки вымерло как класс. Увлекшись модными гаджетами, потеряли по дороге контент.
Когда сопоставляешь изложение (даже не анализ!) одной и той же новости в разных агентствах, газетах, на разных сайтах, неизменно получаешь разные же результаты. И не дай бог, если речь идет об изложении какого-нибудь аналитического исследования или экспертного доклада: в этом случае надо заранее понимать, что выводы исследователей отличались от выводов журналиста с точностью до наоборот. Порог понимания снижен, что удачно дополняется попаданием неверно изложенной новости в «вентилятор» радио, блогов, социальных сетей. На выходе потребитель получает стопроцентную дезинформацию.
Легко возразить: медиа – это бизнес, скорость важнее качества, сенсация, пусть и непроверенная, важнее анализа и общественно значимого сюжета. Но такая потеря ориентиров, отказ медиа от традиционной функции watchdog journalism, функции «цепного пса», стоящего на страже общественных интересов, приводит издателя и издания в зал суда, к расследованиям и потере лицензий. Соответственно, страдает и бизнес. Бизнес, который считался едва ли не самым успешным в медиасреде.
Казус Мердока – необычайно важный, хотя вряд ли для наших СМИ, да и не только наших, окажется отрезвляющим. Оказывается, в сфере медиа бизнес должен быть нравственным, иначе он становится убыточным. Если ты печатаешь прослушки, непроверенные сенсации, заказуху, исходящую от органов власти и заменяющую рекламу, это рано или поздно бьет по бизнесу. Издание деградирует – деградируют читательские вкусы, деградирует и бизнес.
Как когда-то пришло в упадок английское убийство. И как сегодня падает дом Мердоков.
