Сечин как метафора

Есть Сечин Игорь Иванович — человек и отнюдь не пароход. А есть некий Игорь Иваныч Сечин, великий и ужасный, воплощенная метафора, чтобы не сказать гипербола, российской власти.

Какова была, если положить руку на сердце, главная интрига всех отставок и назначений, этих слияний и поглощений в русской народной номенклатуре? Конечно же, судьба Игоря Иваныча. Займет ли он пост руководителя аппарата правительства (вариант: главы секретариата премьера) или не займет? И вот вздох облегчения и изумления: брошен на «целину» — на промышленность, а если называть вещи своими именами — на судостроение, отрасль, которую поднять из руин может менеджер исключительно уровня… ну, скажем, Чубайса, не ниже. Ему оказано величайшее доверие, но и, как часто бывает в царедворческой практике, выделен тем самым непосильный участок работы. Была пирамида Сечина — и вдруг ее не стало. А к нему, к его зримому и по большей части незримому присутствию за спиной Самого так привыкли, что новая ситуация абсолютно незнакомая, запутывающая российский властный пасьянс.

Сечины, эти гоголевского масштаба персонажи, уже бывали в российской истории.

По своему «функционалу» — тени вождя, такой фигурой был Лаврентий Палыч. Он же и пытался унаследовать власть, причем крайне неудачно. Не потому ли нынешний вождь, инстинктивно чувствуя скрытую угрозу, несколько отдалил, если не удалил «наследника»? Хотя бы для того, чтобы чувствовать себя свободнее, чтобы избавиться от «сечинозависимости»?

А может, и не было другого способа от него избавиться, как занять, не очень-то того желая, пост премьер-министра? Оставить себе полномочия, чтобы перераспределить полномочия в своей персональной вертикали власти, понизив тех, кого в обычных обстоятельствах не было возможности понизить? Казалось бы,

нужно было соблюсти политес по отношению к тем, кто «любил и страдал», — Игорю Сечину, Владимиру Устинову, Николаю Патрушеву, Сергею Иванову, Виктору Зубкову. Но их нынешнее положение в системе власти, формально высокое, завидным, то есть ключевым, никак не назовешь.

Если и была осуществлена ротация элиты, то Владимир Путин сам ее и реализовал. Причем это касается только той части, которую принято называть «его» элитой.

Возможно, он сомневался в верности своих оруженосцев. А может быть, просто от них устал. И — еще вероятнее — созрела политическая необходимость для их удаления от рычагов реальной власти. Ротация демократическим путем невозможна, таких механизмов нет — значит, надо действовать авторитарно. Способность так поступить — свойство настоящего начальника. Все помнят, что сделал со своим Сечиным — Александром Коржаковым — Борис Ельцин? И куда делись другие члены великолепной тройки — Барсуков с Сосковцом, «их духовным отцом»? Между тем в Сосковце Ельцин иной раз видел едва ли не преемника, без Коржакова не мог обедать сесть… Ничего личного — всего лишь политика. Большая политика…

Но за то время, что бывший президент держал Сечина при себе, тот успел стать человеком-символом, именем нарицательным. Его загадочность усугублялась закрытостью, закрытость рождала и рождает слухи — самые невероятные, достойные того, чтобы их персонажи, действия, сюжетные повороты заполнили собой романы Виктора Пелевина.

Серый кардинал бюрократического госкапитализма, отец и покровитель сверхновых олигархов, членов корпорации «крюка», пришедшего на смену «щиту и мечу», всесильный и всемогущий, великий и ужасный — таким представал в коллективном бессознательном образ Игоря Иваныча.

А возможно, реальный Сечин таким и был, только достоверно об этом знает только ветер, то есть знобливый кремлевский сквознячок, долетавший от легкомысленного катка на Красной площади и проникавший в поры кремлевской стены, заполненной мелкозернистым прахом сталинских наркомов…

Теперь, когда всемогущий Берия-Коржаков-Сечин вынужден вникать в тонкости судостроения и монтажа нефтяных платформ, производство которых завалено краснознаменными членами вполне себе масонской корпорации, отобравших у прежних олигархов бывшую общенародную собственность и теперь не знающих, что с нею делать и где кнопка, включающая машинку, которая вызывает «золотую антилопу», о нем все, что думает, сказал Михаил Ходорковский. Это только кажется, что опального символа «лихих 90-х» нет в российской политике: чем дальше он от нее, тем весомее каждое его слово.

«Жадина» и «трус» — эти внешне игривые, а на деле серьезные обвинения в адрес мифического или реального Сечина облетели теперь весь мир и накрепко приклеились к новоявленному судостроителю.

Мифология великого и ужасного разрушена унизительным назначением и дополнена полными зэковской неоспоримой правды словами сидельца, которого общественное мнение давно записало в ряды «невинно севших».

Меняет ли произошедшее политический пейзаж нашей Родины, встающей с колен благодаря футболисту Аршавину и хоккеисту Ковальчуку (не путать с одноименными братьями)? Да, меняет. Пока не радикально. Потому что власть «ордена крюка» по-прежнему велика, а ее ментальность много что определяет в представлениях о жизни российской политической и хозяйственной элиты, готовой существовать на ренту от добра не ею заработанного и не ею восстановленного из посткоммунистических руин. Однако Россия — страна мифов. И если мифологический герой вдруг теряет часть своей легендарной силы, это развязывает руки тем, кто боялся великого и ужасного или просто был вынужден учитывать факт его небывалого могущества в строительстве своих личных стратегий.

Сечин — серьезная фигура. Вице-премьер. Обладатель большого кабинета на Краснопресненской набережной. Очень скверно то, что именно он курирует энергетику. Но Сечин уже не метафора российской власти. И уж точно не гипербола.